Муниципальное объединение библиотек г. Екатеринбурга

Библиотека им. М.Горького

Екатеринбург, ул. Ильича, 20

тел.: (343) 338-38-97
тел.: (343) 338-39-92

E-mail: bibl28@ekmob.org

  • pic1
  • pic2
  • pic3
  • pic3
  • pic3
  • pic3
  • pic3
  • pic3
  • pic3
  • pic3
  • pic3
Праздник Валенка
Сеть кинотеатров Премьер-зал
Литературная матрица
ЛитРес
Много Игр 96 ру
Читай Это!

Рыжков Н. И.

Рыжков Николай Иванович

Н. И. Рыжков. "Лестница вверх"

Блистательный взлет Николая Ивано­вича Рыжкова по лестнице успеха по­учителен и может стать руководством для тех, кто решится делать карьеру.

Николай Иванович Рыжков родился в 1929 году в селе Дылеевка Дзержинско­го района Донецкой области Украины в семье шахтера. В 1950 году окончил ма­шиностроительный техникум, в 1959-м - Уральский политехнический институт. С 1950 по 1970 год прошел все ступени производственной карьеры от сменного мастера до главного инженера завода, с 1970-го - директор завода «Уралмаш», генеральный директор ПО «Уралмаш». С 1975 по 1979 год - первый замести­тель министра тяжелого и транспортного машиностроения СССР. С 1979 по 1982 - первый заместитель председателя Гос­плана СССР. С 1981 по 1991 - член ЦК КПСС. В 1985-1991 годах - Председа­тель Совета Министров СССР. В 1989 году был избран народным депутатом СССР. В 1991-м баллотировался на пост Прези­дента РСФСР. Занял второе место. С 1992 года - советник Военно-промышленной инвестиционной компании (ВПИК). В 1994-1995 годах - председатель Тверь универсал банка. С 1995 года был депута­том Государственной Думы РФ второго и третьего созывов. Председатель исполко­ма Народно-патриотического союза Рос­сии (НПСР). Председатель Московского интеллектуального делового клуба. Член общественного совета редакции «Прав­да». Член попечительского фонда «Ре­форма». Автор нескольких книг, имеет государственные награды.

25 лет Николай Иванович отдал Уралмашу. С его именем связаны новые уни­кальные машины, выпущенные Уралмашем: шагающий экскаватор ЭШ-100/100, как его называли в прессе семидесятых - восклицательный знак советской ин­дустрии, буровая установка БУ-15000, пробурившая на Кольском полуострове скважину глубиной более 12000 м, что является мировым рекордом; установки непрерывной разливки стали, крупные обжиговые машины, тонколистовой мно­говалковый стан для Челябинска и много другой техники, произведенной быстро и качественно благодаря блоку цехов свар­ных металлоконструкций, спроектиро­ванному и построенному с его личным участием. Под его руководством были рождены заводы в Буланаше и Верхней Пышме. При Н.И. Рыжкове в ПО «Уралмаш» трудилось 50 ООО человек.

Эти 25 лет Уралмаш стремительно под­нимался вверх по лестнице успеха, до­стигнув своего расцвета как гигант совет­ской индустрии.

Николай Иванович был на своем месте и когда был мастером, и когда стал гене­ральным директором. И продвигался он по закону Паркинсона: ступенька карь­еры соответствовала уровню компетен­ции. Как только уровень компетенции Николая Ивановича перерастал ступеньку, возникала движущая сила, которая возносила его на следующую ступеньку. И дальше, вперед и вверх, пока не возни­кало устойчивое равновесие. У Николая Ивановича состояние устойчивого рав­новесия длилось недолго. Все экзамены сдавал экстерном. Назначили мастером, и через очень короткое время начальство замечает, что Николай Иванович владеет ситуацией на всем пролете. Парню всего 24 года, а он уже толковый начальник цеха. Без отрыва от производства закон­чил Уральский политехнический, да и во­обще жил без отрыва от производства...

Алексей Алексеевич Дурнышев, быв­ший фрезеровщик, Герой Социалисти­ческого Труда, вспоминал. Однажды на­чальник цеха попросил его поработать в воскресенье, чтобы выполнить месячный план. До 12 дня работали довольно ус­пешно. В 12 часов в цех пришел Николай Иванович.

- Почему вы работаете в выходной день, когда все остальные отдыхают? Идите до­мой.

- Если уж генеральный директор не соблюдает КЗОТа и работает в выходной, то и мне тогда можно.

- Вы правы, Алексей Алексеевич, - вздохнул Николай Иванович, - КЗОТ одинаков и для директора, и для рабоче­го, пойдемте-ка домой вместе.

Природа дала Николаю Ивановичу не­мало для успешной карьеры: значитель­ную внешность, работоспособность, не­плохие мозги. И все равно, чтобы добиться карьеры, надо было работать над собой. К примеру, был он не очень красноречив. Еще, будучи главным сварщиком, высту­пая, говорил сбивчиво, часто краснел. Он делал себя, расширял кругозор, много чи­тал, водился с писателями и художника­ми. Одним из лучших его друзей был сек­ретарь Свердловского отделения Союза писателей поэт Лев Сорокин.

Чтобы уверенно взбираться по лестни­це успеха, ее надо надежно установить. Опора снизу, опора сверху.

Опора снизу. Рыжков опирался на та­ких же, как он, трудоголиков, соблюдал уралмашевскую заповедь: помогай тому, у кого рубашка мокрая от пота. Он оди­наково уважительно разговаривал и с высоким начальником, и с простым рабо­чим. Редко повышал голос. Те, кто знал его хорошо, вспоминают: ему достаточно было сказать: «Я вами недоволен», чтобы человек готов был провалиться от стыда. С первых дней, когда начинал мастером, он был для всех Николаем Ивановичем, и никак не иначе, хотя рабочие горазды на всякие прозвища. Стоит только в чем до­пустить промашку, припечатают такое, что до конца жизни не отскребешь. Ува­жали.

Наш народ, на самом деле, достаточно чувствителен. Сделай так, чтобы на самую малость жить стало лучше, - пойдет за тобой в огонь и воду. При Рыжкове Уралмаш - мощное развивающееся предприятие. Работать на заводе означало иметь все гарантии, которые могла дать тогдаш­няя система: стабильную зарплату, путев­ку на отдых, детсад, больничные, очередь на квартиру и т.д. По существу было мно­го сделано для рабочего человека. Была проведена колоссальная работа по сносу ветхого жилья, построены крупноблоч­ные дома, детсады, музыкальная школа, новый ДК. И невозможно вспомнить все приятные мелочи, которые скрашивали жизнь. Такой вроде пустяк: приходя пос­ле праздника, рабочие замечали, в цехах становилось светлее - лампы накалива­ния заменяли на более эффективные - люминесцентные.

Чтобы быть компетентным директором завода, мало быть трудоголиком. Будь ты хоть семи пядей во лбу, в таком заво­де, как Уралмаш, во всех производствах не разберешься, тут мало одной жизни. Важно собрать команду, расставить лю­дей и на них опираться. Это при Рыжкове работали такие гиганты конструкторской мысли, как Миценгендлер, Химич, Нис-ковских, Быков... Мало кто знает, чего стоило пробиться сквозь брежневскую ру­тину, чтобы утвердить в инстанциях что-то новое и необычное.

В 1975 году Н.И. Рыжкова назначили первым заместителем министра тяжелого и транспортного машиностроения СССР, через четыре года он уже первый замести­тель председателя Госплана СССР. В Минтяжмаше СССР Н.И. Рыжков руководил производством специальной техники, в том числе ракетно-космической, а также развитием конструкторско-технологического потенциала отрасли. В Госплане, по­мимо текущих задач, руководил разработ­кой перспектив экономического развития на длительный период, новых форм орга­низации и управления экономикой.

Перестройка. Сам Николай Иванович считает началом перестройки не апрель 1985 года, когда на пленуме ЦК КПСС М.С. Горбачев прочитал свой револю­ционный по тем временам доклад. А не­сколько раньше, беря за точку отсчета назначение Генеральным секретарем ЦК КПСС Ю.В. Андропова. Первыми про­рабами своей перестройки Андропов на­значил М.С. Горбачева и Н.И. Рыжкова. Именно по инициативе Ю.В. Андропова Николай Иванович в ноябре 1982 года был избран секретарем ЦК КПСС и назна­чен заведующим Экономическим отделом ЦК КПСС. Потом, в сентябре 1985 года, когда во главе КПСС уже был М.С. Горба­чев, он возглавит Правительство СССР.

К тому времени в стране назрели мно­гочисленные острейшие проблемы, эко­номика катилась в пропасть.

В 1988 году Рыжкову удалось добиться прекращения антиалкогольной кампании со всеми ее перегибами и издержками. Под его руководством была разработана программа существенного увеличения жилищного строительства. Он стал ини­циатором принятия правительственных решений, закрывших безумные проекты поворота сибирских и европейских север­ных рек на юг, остановивших строительс­тво канала Волга-Чограй, и т.д.

Сразу же после аварии на Чернобыль­ской АЭС Н.И.Рыжков возглавил штаб по ликвидации последствий катастрофы, не­однократно выезжал в зону Чернобыля, в прилегающие области Украины и Бело­руссии. С именем Н.И.Рыжкова связана огромная работа по оказанию помощи Армении после страшного землетрясения в декабре 1988 года. Уже на следующий день после первых подземных толчков он был на месте катастрофы и руководил работами, подключив к ним все силы и материальные ресурсы государства. В городе Спитаке Н.И. Рыжкову был даже установлен памятник, а в 2008 году ему было присвоено звание «Национальный Герой Армении».

В 1989-м на долю Н.И.Рыжкова выпа­ла нелегкая задача - погасить в Фергане кровавый межнациональный конфликт между коренным населением и депорти­рованными туда из Грузии в 1944 году турками - месхетинцами. В Фергане полы­хали дома турок, и единственным местом, где им была обеспечена безопасность, ока­зался полигон воинской части: открытая палящему солнцу степь, где беженцам не хватало ни еды, ни воды.

Местные власти бездействовали, при­шлось вмешаться председателю Сове­та Министров СССР. Наверное, это был единственный случай в истории страны, когда глава правительства один проти­востоял огромной толпе обезумевших от горя людей, лишившихся не только род­ных и близких, но и всего имущества, на­житого нелегким трудом. Безопасность Николаю Ивановичу Рыжкову обеспечи­вали две женщины, взявшие его за руки -по обычаю турок- месхетинцев в таком случае трогать пришельца нельзя. Его появление вселило в беженцев надежду. Люди поверили в то, что их вывезут в бе­зопасное место и обустроят. И свое обеща­ние Николай Иванович выполнил.

Н.И.Рыжков был сторонником плав­ного перехода экономики на рыночные отношения. Он настаивал на сохранении планового управления в той степени, ко­торая гарантировала бы устойчивость функционирования экономики и страны в целом при реформировании. Но такой вполне здравый подход был тогда непопу­лярным, от него требовали немедленно пе­рейти на рыночное саморегулирование.

Николай Иванович отказался возгла­вить Кабинет министров при Президенте СССР - новый орган управления с резко суженными функциями и полномочиями, и 14 января 1991 года вышел в отставку.

Много сил отдает Николай Иванович общественной деятельности. В 1993 году в Прохоровке Белгородской области, где произошло крупнейшее танковое сраже­ние Великой Отечественной войны, было решено построить мемориальный ком­плекс с храмом, но ничего не делалось. Только после того как попечительский со­вет мемориала возглавил Н.И. Рыжков, к 50-летию Победы была сдана первая оче­редь крупнейшего в России мемориально­го комплекса - белокаменный храм Петра и Павла и 52-метровая звонница.

В 55-ю годовщину Великой Победы президенты России, Украины и Бело­руссии торжественно открыли на Прохоровском поле Колокол единения трех славянских народов и скульптурную композицию «Воинам, павшим на Прохоровском поле». Кроме того, в состав ме­мориального комплекса входят культур­но-исторический центр, Дом ветеранов, библиотека, в которую Н.И. Рыжков пе­редал огромное количество собственных книг.

Благодаря своей общественной деятель­ности Николай Иванович стал настолько популярным на Белгородчине, что на вы­борах 1995 года губернатор Белгородской области предложил ему баллотироваться в Госдуму. Н.И. Рыжков проходил по од­номандатному округу, поскольку с 1991 года не состоял ни в одной из партий и со­стоять больше никогда не намерен.

В 2003 году Рыжков пришел на работу в Совет Федерации.

Свой богатый жизненный опыт он от­разил в нескольких мемуарно-публицистических книгах: «Перестройка: история предательства» (1992 г.), «Десять лет ве­ликих потрясений» (1995 г.), «Я из пар­тии по имени «Россия» (1995 г.), «Траге­дия великой страны» (2007 г.).

Николай Иванович Рыжков живет в Москве, но Уралмашзавод не забывает, посещает хотя бы раз в году. Ветераны его хорошо помнят и высоко ценят его вклад в развитие завода и развитие стра­ны. У него столько наград, что их трудно перечислить. Среди наиболее значимых -два ордена Ленина, орден Октябрьской революции, два ордена Трудового Крас­ного Знамени, ордена Св. Владимира и Св.князя Даниила Московского. Две Государственные премии СССР, одна из которых - за создание на Уралмашзаводе блока сварных машиностроительных конструкций.

Н. И. Рыжков. Лестница вверх // Орджоникидзевский район: 75 лет.- Екатеринбург, 2010.- С. 124-127

С. Агеев «Уралмашевец - премьер-министр СССР»

28 сентября исполняется 80 лет со дня рождения Почетного уралмашевца Николая Ивановича Рыжкова, десятого и последнего премьер-министра СССР.

На рубеже двадцатых-тридцатых годов прошлого столетия на строи­тельство Уралмашзавода прибыло много замечательных людей со всей страны. А потом завод сам стал формировать выдающихся хозяй­ственных руководителей, ученых, замечательных умельцев-рабочих. Грандиозные задачи, которые решал коллектив Уралмашзавода, отсеивали людей случайных, неэрудированных и безынициативных. Зато открывали огромные возможности для про­фессионального и служебного роста людям способным, тем, кто отдавался работе беззаветно.

Рыжков прибыл на Уралмаш в 1950 г. по распределению после окон­чания Краматорского машинострои­тельного техникума и работал здесь 25 лет. Все это время завод стреми­тельно развивался, а уралмашевец Николай Иванович Рыжков успешно поднимался по служебной лестнице. С 1950 по 1965 гг. он - сменный мастер цеха 31, начальник пролета, началь­ник крупного цеха (в 26 лет!), главный сварщик, заместитель директора Уралмашзавода. В этот же период он без отрыва от производства окончил Уральский политехнический институт. С 1965 по 1970 гг. - главный инженер, с 1970 г. - директор завода, затем - генеральный директор Производствен­ного объединения «Уралмаш».

В чем же секрет успеха Николая Ивановича Рыжкова? Почему именно ему удалось в 41 год возглавить круп­нейший в стране завод тяжелого ма­шиностроения, а затем стать во главе правительства СССР, мощной держа­вы, которую уважали и боялись?

ОПОРА СНИЗУ

Чтобы уверенно взбираться по лестнице успеха, ее надо надежно установить: должны быть опора снизу и опора сверху.

Уралмашевец Рыжков опирался на таких же, как он, трудоголиков, свято соблюдая уралмашевскую заповедь: помогай тому, у кого рубашка мокрая от пота. Но чтобы стать директором завода, мало одной трудоспособности. Важно собрать команду, правильно расставить людей и на них опираться. Это при Рыжкове работали такие гиган­ты конструкторской и технологической мысли, как Г.Л. Химич, В.М. Нисковских, Б.И. Сатовский, Л.А. Ефимов, Ф.Ф. Петров, И.С. Миценгендлер, Ю.Н. Кондратов, Б.Д. Котельников, СИ. Кватер... Да и сам Н.И. Рыжков был крупным специалистом по сварке, автором двух монографий и несколь­ких изобретений.

Николай Иванович умел орга­низовать людей. Он одинаково ува­жительно разговаривал и с высоким начальником, и с простым рабочим. Те, кто знает его хорошо, вспоминают: ему достаточно было сказать: «Я вами недоволен», чтобы человек готов был провалиться от стыда. С первых дней, когда начинал мастером, он был для всех Николаем Ивановичем, и никак иначе, хотя рабочие горазды на всякие прозвища.

ОПОРА СВЕРХУ

В то время вне Коммунистической партии проблематично было подняться даже до заместителя начальника цеха. Николай Иванович был коммунистом, но вся его карьера на Уралмаше свя­зана именно с успешным решением сложных производственных и инженер­ных проблем, а отнюдь не с работой в партийном аппарате завода.

Но деятельность директора Уралмашзавода всегда была под присталь­ным вниманием ЦК КПСС, где вскоре Николая Ивановича Рыжкова при­метили как толкового руководителя. И не только в ЦК, особенно директор Уралмаша привлек к себе внимание Председателя Совета Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина. Да и как не приметить? Под руковод­ством Рыжкова Производственное объединение «Уралмаш» успешно справлялось с государственным пла­ном. Тогда кроме «завода заводов» в ПО «Уралмаш» входило еще несколько машиностроительных заводов, а всего в нем работали более 50000 человек.

Уралмаш поражал мир. Каждый день на заводе собиралось по одной буровой установке и карьерному экска­ватору. Был создан крупнейший в мире шагающий экскаватор ЭШ-100.100. Буровая установка «Уралмаш-15000» приступила к строительству самой глу­бокой на планете скважины. Установки непрерывной разливки стали с маркой «УЗТМ» были самыми производитель­ными в мире.

Но все эти успехи были бы не­возможны без создания на Уралмаше в 60-е гг. нового уникального произ­водства - блока цехов сварных маши­ностроительных конструкций (ныне - ЗМК). Этот колоссальный блок цехов, на то время крупнейший в Европе, соз­давался при самом непосредственном участии Н.И. Рыжкова, как на стадии проектирования,так и строительства, а потом оснащения его уникальным оборудованием.

Следует отметить, что именно благодаря Н.И. Рыжкову завод получил большие средства на новое жилищное строительство, что позволило при­ступить к массовому сносу ветхого жилья, построенного еще в  начале 30-х гг.

В 1975 г. Н.И. Рыжкова назначили первым заместителем министра тяже­лого и транспортного машиностроения СССР, через четыре года он стал первым заместителем председателя Госплана СССР.

ПЕРЕСТРОЙКА

Сам Николай Иванович считает на­чалом перестройки не апрель 1985 г., когда на пленуме ЦК КПСС М.С. Гор­бачев прочитал свой революционный по тем временам доклад. А несколько раньше, беря за точку отсчета назначе­ние генеральным секретарем ЦК КПСС Ю.В. Андропова. Первыми прорабами своей перестройки Андропов назна­чил М.С. Горбачева и Н.И. Рыжкова. Именно по инициативе Ю.В. Андропова Николай Иванович в ноябре 1982 г. был избран секретарем ЦК КПСС и назначен заведующим Экономическим отделом ЦК КПСС. Затем, в сентябре 1985 г., когда во главе КПСС уже был М.С. Горбачев, он возглавит Прави­тельство СССР.

К тому времени в стране назрели многочисленные острейшие пробле­мы, экономика ее катилась в пропасть. Проблем оказалось настолько много, что разрешение их невозможно было вести широким фронтом.

В 1988 г. Рыжкову удалось до­биться прекращения антиалкогольной кампании со всеми ее перегибами и из­держками. Под его руководством была разработана программа существенного увеличения жилищного строительства. Он стал инициатором принятия пра­вительственных решений, закрывших безумные проекты поворота сибирских и европейских северных рек на юг, остановившие строительство канала Волга-Чограй и т.д.

Сразу же после аварии на Черно­быльской АЭС Н.И. Рыжков возглавил штаб по ликвидации последствий катастрофы, неоднократно выезжал в зону Чернобыля, в прилегающие обла­сти Украины и Белоруссии. С именем Н.И. Рыжкова связана огромная работа по оказанию помощи Армении после страшного землетрясения в декабре 1988 г. Уже на следующий день после первых подземных толчков он был на месте катастрофы и руководил работа­ми, подключив к ним все силы и матери­альные ресурсы государства. В 1998 г. в г. Спитак Н.И. Рыжкову был даже установлен памятник, а в 2008 г. году ему было присвоено звание «Нацио­нальный Герой Армении».

В 1989 г. на долю Н.И. Рыжкова выпала нелегкая задача - погасить в Фергане кровавый межнациональный конфликт между коренным населением и депортированными туда из Грузии в 1944 г. турками- месхетинцами. В Фергане полыхали дома турок, и единственным местом, где им была обеспечена безопасность, оказался полигон воинской части: открытая палящему солнцу степь, где беженцам не хватало ни еды, ни воды.

Местные власти бездействовали, пришлось вмешаться председателю Совета Министров СССР. Наверное, это был единственный случай в исто­рии страны, когда глава правительства один противостоял огромной толпе обе­зумевших от горя людей, лишившихся не только родных и близких, но и всего имущества, нажитого нелегким тру­дом. Безопасность премьер-министру СССР обеспечивали две женщины взявшие его за руки - по обычаю турок- месхетинцев, в таком случае трогать пришельца нельзя. Его появление все­лило в беженцев надежду. Люди пове­рили в то, что их вывезут в безопасное место и обустроят. И свое обещание Николай Иванович выполнил.

Н.И. Рыжков был сторонником плавного перехода экономики на   ры ночные отношения. Он настаивал на сохранении планового управления  в той степени, которая при реформировании гарантировала бы устойчивость функционирования экономики и страны в целом. Но такой вполне здравый под ход был тогда непопулярным, от него  требовали немедленно перейти на рыночное саморегулирование.

Николай Иванович отказался возглавить Кабинет Министров при Пре зиденте СССР - новый орган управления с резко суженными функциями полномочиями, и 14 января 1991 г вышел в отставку. И тут же включила в предвыборную кампанию в качестве кандидата в президенты России. И шести кандидатов по числу голосов  оказался на втором месте, за него про голосовали около 16 млн. граждан.

В ОТСТАВКЕ

После ухода с должности пред­седателя Совета Министров СССР Н.И. Рыжков становится советником в Военно-промышленной инвестици­онной компании (ВПИК), с 1994 до 1995 гг. - председателем «Тверь универсал банка». В 1995 г. Николай Иванович был избран депутатом Госдумы от Белгородской области. На Белгородщине Н.И. Рыжков стал очень популярен благодаря своей общественной деятельности.

В селе Прохоровке Белгородской области, где в 1943 г. произошло круп­ное танковое сражение, было решено построить большой мемориальный комплекс. Однако в течение долгого времени ничего не делалось. И только после того как попечительский совет  мемориала возглавил Н.И. Рыжков, к 50-летию Победы была сдана первая очередь крупнейшего в России мемо­риального комплекса: скульптурная композиция «Воинам, павшим на Прохоровском поле», белокаменный храм Петра и Павла и 52-метровая Звонница с Колоколом единения трех славянских народов, торжественно от­крытая президентами России, Украины и Белоруссии. Кроме того, в состав мемориального комплекса входят культурно-исторический центр, Дом ветеранов и библиотека, в которую Николай Иванович передал огромное количество собственных книг.

В 2003 г. губернатор предложил Н.И. Рыжкову представлять Белгород­скую область в Совете Федерации.

В отличие от большинства сво­их предшественников, возглавляв­ших правительство, Николай Ивано­вич написал несколько мемуарно-публицистических книг: «Перестройка: история предательства» (1992 г.), «Десять лет великих потрясений» (1995 г.), «Я из партии по имени «Рос­сия» (1995 г.), «Трагедия великой страны» (2007 г.).

В настоящее время Николай Ива­нович Рыжков живет в Москве, но Уралмашзавод не забывает, посещает хотя бы раз в год. Ветераны его хоро­шо помнят и высоко ценят его вклад в развитие завода и развитие страны. Не случайно же у него столько наград, что их трудно перечислить. Среди наиболее значимых - два ордена Ленина, орден Октябрьской революции, два ордена Трудового Красного Знамени, ордена Св. Владимира и Св. князя Даниила Московского и многие, многие другие. Редко кто из политических деятелей имеет в своем активе Государственные премии СССР. А у Николая Ивановича их две, одна из которых - за создание на Уралмашзаводе блока сварных ма­шиностроительных конструкций.

Агеев, С. Уралмашевец - премьер-министр СССР / С. Агеев // За тяжелое машиностроение.-2012.-9-23 сентября.- С. 4

Цыбульский, И. «Наш народ благодарен Вам»

В преддверии 85-летнего юбилея Н. И. Рыжкова редакция журнала «Наш современник», да и многие люди на пространствах бывшего СССР вспоминают славные дела бывшего союзного премьера. Среди них руководство спасательной операцией после катастрофического землетрясения в Спитаке в декабре 1988 года. Ни­колай Иванович заслужил сердечную благодарность армянского народа, вы­раженную в словах католикоса всех армян Вазгена I: "Мы и весь армянский народ не забыли и не забудем Вашу отзывчивость и доброе отношение после бедственного землетрясения, когда в течение многих дней, днём и ночью, со­чувствуя нашему горю, Вы проявляли большую заботу к израненному населе­нию. Наш народ, проживающий как на территории Советского Союза, так и за рубежом, благодарен Вам..."

Представляем главу из вышедшей в издательстве "Молодая гвардия" биографической книги Игоря Иустиновича Цыбульского "Николай Рыжков", по­священную тем незабываемым драматическим событиям.

В отличие от Горбачева, которого знал весь мир, Николай Иванович не стремился блистать за рубежом и позировать перед объективами репортёров. Он был занят повседневной напряжённой работой в правительстве, и его вы­ход на первый план общественного внимания был связан обычно с трагичес­кими событиями, выступавшими за пределы привычного. Вторым таким собы­тием после Чернобыля стало Армянское Спитакское землетрясение, которое началось 7 декабря 1988 года в 11 часов 41 минуту 23 секунды. Точное время назвали сейсмологи, оно же застыло на мёртвых электронных часах на пло­щади превращенного в руины Ленинакана. Руинами всего за полминуты ста­ла вся северная часть республики с тремя сотнями городов и сёл, погибли свыше 25 тысяч человек, более 500 тысяч холодной зимой лишились крова и средств к существованию.

Рассказ Николая Ивановича об этой страшной беде хочется привести це­ликом, ничего не упустив:

"Ситуация в Армении и без этого страшного стихийного бедствия была крайне трудна и взрывоопасна. С февраля 1988 года резко обострился ар­мянско-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха. Мирные де­монстрации уже отшумели, заговорили автоматы, и даже пулемёты. Широко действовали соединения боевиков, и пролившаяся кровь грозила хлынуть настоящим потоком. С Кавказа потянулись тысячи беженцев, уже создана была по этому поводу Комиссия Политбюро ЦК КПСС, которую возглавил Ге­неральный секретарь.

Однако не до того ему было. Горбачёв готовился к своему первому в жиз­ни выступлению в ООН. К встрече с уходящим с политической арены Рейганом и вновь избранным президентом США Бушем. Выступление советского лидера было назначено на 7 декабря, и времени на подготовку оставалось все­го ничего, а выступить следовало весомо и мощно. Я по традиции оставался на месте - так кому, как не мне, следовало поручить работу с Карабахской ко­миссией? Мне и поручили её до возвращения Генерального из Америки.

7 декабря началось у меня с очередного заседания этой комиссии. Мы не обсуждали в этот день коренных проблем — о судьбе Карабаха. Тогда все бы­ли озабочены одним: как приостановить вооружённое противостояние, задер­жать поток беженцев из республик, чтобы потом попытаться усадить конфлик­тующие стороны за стол переговоров.

В Армению в первых числах декабря вылетел мой заместитель по Совми­ну Щербина — всегда незаменимый Борис Евдокимович, который, как и в Чернобыле, первым из высокого московского начальства встретил беду. Немало людей, входящих в этот круг, повидал я на своём веку и понял, что, оказывается, недостаточно называться высоким начальником — надо ещё уметь не попадать каждый раз в центр очередного аврала, прорыва, ЧП. На­оборот, надо умело от них уворачиваться. Слава Богу, большинство моих со­ратников этим качеством не обладали и первыми лезли в любое пекло.

Когда около полудня мне сообщили о землетрясении в Армении, я немед­ленно связался с Ереваном и их Совмином, спросил подробности. Мне тол­ком не смогли ответить. Твердили только, что очень большое несчастье и ни­чего пока не известно — связи нет. В район бедствия улетели Арутюнян и Щербина, как только вернутся - сразу свяжутся с Вами. Сурен Гургенович Арутюнян был тогда первым секретарем ЦК компартии Армении. Знание ри­туалов подсказывало, что несчастье и впрямь большое: на рядовое ЧП пер­вое лицо республики, да ещё с зампредом Совмина страны, не вылетают. Усадили к телефону дежурного - ждать связи с Арменией...

Что мне тогда подсказывало шестое, десятое, сто первое чувство? Если честно — ничего не подсказывало. Землетрясение — это не взрыв реактора на АЭС (ничего более страшного я теперь представить себе не мог). Землетря­сения в нашей большой стране по несколько раз в году случаются — то по­сильнее, то послабее. И фраза про "очень большое несчастье" могла быть всего лишь "фигурой речи". Так подсознательно и хотелось думать...

Около 17 часов дежурный позвал к ВЧ - связи. Звонили Арутюнян и Щер­бина. По голосам я понял, что они не просто устали от полёта в район беды, — они были убиты, раздавлены. Говорил Борис Евдокимович:

— Там тысячи мёртвых! Тысячи жертв!!! — Голос его срывался, как будто он едва удерживался от слёз. — Спитак разрушен полностью. Ничего не оста­лось! Ленинакан тоже, почти весь... почти... а ещё Степанаван, Кировакан... беда, Николай Иванович, такой беды и представить нельзя...

Щербина всегда был человеком спокойным, сдержанным, всегда умел гасить эмоции. А тут...

Я и вправду ничего не мог представить толком. Щербина с Арутюняном в тот день всего лишь облетели район бедствия на вертолёте и были потрясе­ны до глубины души. А я за всю жизнь не сталкивался вживую ни с каким зем­летрясением, лишь читал о них и фотографии видел. Умозрительное пред­ставление обычно не очень близко к реальности. Но даже такое представле­ние после этого звонка заставило меня действовать без колебаний.

Во-первых, я сразу решил лететь в Армению сам. Во-вторых, связался с министром здравоохранения Евгением Ивановичем Чазовым - даже не стал его приглашать в Кремль, некогда было. И уже вечером он вместе с первыми бригадами медиков вылетел в Ленинакан.

Лететь было страшновато: никто точно не знал, что с тамошней взлетно-по­садочной полосой. К счастью, она пострадала не очень сильно, её довольно бы­стро залатали, и медики тут же раскинули свои палатки. Уже в ночь на восьмое декабря начались первые операции. Впрочем, когда они прилетели в Армению, там уже были врачи из соседней Грузии — они прибыли самыми первыми.

Со мной в Армению собирались лететь Н. Н. Слюньков, Д. Т. Язов, мои заместители Ю. П. Баталии по строительству и Л. А. Воронин - по снабже­нию. Вылет назначили в ночь на 8-е, а до этого следовало позвонить в Нью-Йорк Горбачёву. Я связался с Нью-Йорком через спутник около 19 часов, там было ещё утро. Телефонистки соединили меня с "ЗИЛом" Генерального, труб­ку поднял руководитель его охраны. Извинился:

- Не могу соединить с Михаилом Сергеевичем. Он только что прошёл в здание ООН. Через несколько минут выступление.

Не везёт! Я и не собирался ни о чём с ним советоваться, переваливать на его плечи какие-нибудь решения. Всё было уже продумано, но я считал: Ге­неральный секретарь должен как можно скорее узнать о том, что произошло в стране. Узнать и наметить свою линию поведения.

- Как только освободится, — сказал я руководителю охраны, — пусть сра­зу со мной свяжется. Без-от-ла-га-тель-но!

Охранники — люди вымуштрованные: ни о чём начальство не спрашива­ют, но тон отлично понимают.

Выступление Горбачёва транслировалось по телевидению в прямом эфи­ре, но я не смотрел — не до того было. Звонки чередой, люди... Поручил се­кретарям внимательно следить за телепередачей и предупредить меня о её окончании. Горбачев позвонил минут через пятнадцать после своего выступ­ления, по дороге на встречу с Бушем и Рейганом, из машины и позвонил. Вы­слушал меня и сказал, что там, в Нью-Йорке прошёл какой-то неопределён­ный слух о сильном землетрясении на Кавказе, попросил держать с ним связь. Ни слова о возвращении домой, сказано не было. Визит продолжался, для прекращения его Горбачёв повода не увидел. Пока не увидел. Повторюсь: трудно увидеть беду умозрительно, тем более что ни Америка, ни остальной мир ещё не услышали громовых раскатов спитакского землетрясения.

Да и мы в Москве всё ещё не представляли себе гигантских размеров тра­гедии. Хотя Баталии уже прикидывал, откуда и какие можно перебросить в Армению строительные мощности. Язов готов был подключить к оператив­ной работе войска — если что. Воронин уже готовил к переброске в республи­ку палатки, продовольствие, медикаменты, не ведая, сколько всего потребу­ется в действительности.

Я встретился с С. А. Шалаевым, лидером профсоюзов, попросил:

- Освободите свои санатории, дома отдыха, пансионаты. Начнём выво­зить из Армении женщин и детей, им надо где-то жить, а детям учиться...

- Освободить не вопрос, — ответил Степан Алексеевич. — Вопрос в том, на сколько беженцев рассчитывать?

- Не знаю, — честно ответил я, — думаю, что счёт пойдёт на тысячи...

Опять забегая вперёд, скажу, что я в принципе не ошибся: счёт и вправ­ду пошёл на тысячи, да только таких тысяч ни я, ни Шалаев и представить не могли. К Новому году в санаториях и домах отдыха за пределами Армении жили более 60 тысяч беженцев. Как жили? Слово "хорошо" здесь, увы, не подходит: хорошо было дома, когда был дом. Есть такой околоармейский термин "нормально". Вот нормально они и жили. Великое спасибо за это профсоюзам!

Глубокой ночью вернулся домой. В прихожей — упакованный чемодан. Два часа сна — забытья... и на аэродром! Думал — на несколько дней, а вышло...

В восемь утра мы прилетели в Ереван. Накоротке собрались в здании ЦК партии (там наш штаб потом и обосновался, как в Чернобыле — в райко­ме). С ходу выслушали более или менее подробные сведения о масштабах бедствия: десятибалльное (!) землетрясение ударило по территории, на ко­торой жили 700 тысяч человек. Разрушено четыре города. Один сметён с ли­ца земли полностью. О сельских районах пока ничего не известно, туда за ночь не добрались...

Приняли самые первые решения. Язов предложил "если что" срочно объ­явить мобилизацию шести законсервированных полков войск гражданской обороны. Без техники ничего нельзя было сделать. Воронин срочно сел в ар­мянский Госснаб — руководить снабжением на месте.

В зоне бедствия оказались 130 заводов, напрямую подчинённых союзным министерствам. Решили срочно вызвать в зону министров - пусть сами оце­нивают масштабы разрушений и берут на себя работу по их ликвидации.

Всё это было решено в считанные минуты. Заседать времени не было. Я спросил:

- Ничего не забыли? Тогда в аэропорт. Летим в Ленинакан. Кто-то спросил на ходу:

- Вам в Ленинакане "Чайку" или "Волгу", Николай Иванович?

- Какую "Чайку"?! Вы ещё кортеж организуйте с мотоциклами! Автобус нужен, побольше и помощнее.

Поняли меня правильно: в Ленинаканском аэропорту нас ждал красный "Икарус". На нём я и ездил всё время пребывания в израненной Армении. Вер­нее, на одном ездил в Ленинакане, другие были в Ереване и Спитаке. Их сра­зу узнавали гаишники, водители, пешеходы. И проходимыми они оказались, что твой вездеход, несмотря на размеры и внешнюю неповоротливость. Через страшнейшие завалы и колдобины перебирались. Но тут не только технику, но и водителей надо благодарить — они оказались мастерами высшего класса.

Дорога из Ленинаканского аэропорта в город была забита еле ползущими легковушками, грузовиками, автобусами, автокранами. В первые же часы пра­вительство республики, объявив о землетрясении и увидев масштабы трагедии, попросило граждан помочь вывезти из зоны бедствия раненых, женщин и де­тей. В тот день мне показалось, что вся Армения откликнулась на этот призыв, все, кто имел возможность сесть за руль своей или казённой автомашины.

Потом кое-кто упрекал руководство Армении, что, мол, зря устроили па­нику, взбудоражили людей, зря сорвали их из дому. Утверждаю: никакой па­ники не было. Может быть, я и преувеличиваю, но ведь именно в первый день и ночь, когда ещё не подошла техника из других республик, армянские води­тели-добровольцы вывезли из зоны бедствия тысячи людей. Но, правда, в го­род мы добирались очень долго. Если первые здания на въезде показались мне выстоявшими, даже на вид вполне целыми, то сразу за ними начина­лись руины.

Дома старой, особенно дореволюционной постройки, развалились на ча­сти: две стены рухнули, две стоят. Порой и перекрытия между ними сохрани­лись. Вот чья-то семейная кровать выставила на свет божий свои никелирован­ные шары. Вот полощется на ветру тюлевая занавеска на одиноко торчащей в стене оконной раме...

А современные блочные дома складывались в аккуратные кучки, как кос­тяшки домино, накрыв собой всё живое, что было внутри. Всё это на первый, беглый, мятущийся взгляд. Глаз не успевал остановиться на чём-то одном. Взбудораженное сознание не могло зафиксировать целое, всё выступало по частям, как страшная чёрно-белая мозаика.

Улицы, вернее, то, что от них осталось, завалены обломками разрушен­ных зданий. Машины и люди кричат, лезут, наползают друг на друга.

Еле-еле добрались до площади перед большим универсамом. Вместо не­го — гора бетона, искорёженного металла.

- Это не езда, - сказал я, - оставим здесь автобус и пойдём пешком...

Едва вышли на площадь, нас обступили люди. Казалось, их сотни и сот­ни — рыдающих, кричащих, убитых горем. Вероятно, кто-то узнал меня. Иной раз мои фотографии появлялись в газетах, хотя время телевизионных депу­татских шоу, на которых мне не раз приходилось выдерживать атаки народ­ных избранников, ещё не настало. А может, своё, местное начальство узна­вали. Наваливались на нас, хватали за одежду, кричали.

- Вы собираетесь что-нибудь делать? Где вертолёты?! Где краны?! Четверо из моей команды пытались прикрыть меня от толпы.

Я тихо сказал им:

— Спокойно, ребята, не надо меня ни от кого спасать.

И в это время какой-то залётный, невесть откуда вынырнувший киноопе­ратор вскинул камеру и застрекотал, фиксируя "исторический момент".

— Сволочи! - вылетело из толпы. — Им наплевать на нас! Они сюда кино снимать приехали!

Люди в толпе находились в состоянии предельного отчаяния. Любого, даже крохотного повода хватило бы, чтобы грянул взрыв. Не понять их не­возможно: беда, горе моментально ломают существующие в человеческом общежитии нормы и нравственные барьеры. Поведение людей становится непредсказуемым. Мои охранники бросились спасать несчастного репортера, прикрывать его от ударов, сыпавшихся со всех сторон, выводить его из тол­пы. Я, взобравшись на обломок бетонной плиты с торчащими прутьями арма­туры, громко, предельно понятно и медленно начал рассказывать людям обо всём, что уже делалось в Армении и предстояло сделать в ближайшие часы.

Корреспондента увели сравнительно целым, люди помаленьку притихли, начали слушать. В минуты беды так необходимо утешительное слово, тем более, если оно не просто сказано, а делом подкреплено. Задавали вопросы, ещё по инерции агрессивно, и главный вопрос был: почему нет вертолётов?

Отвлекаясь от хода событий, скажу, что в первые часы и дни после зем­летрясения превалировало мнение, что будто именно вертолёты способны быстро растащить завалы и вызволить из-под них людей. Даже не будучи спе­циалистом по вертолётам, я знал точно, что они здесь ничем не помогут. Но говорить об этом людям, которые поражены оглушающим горем, невоз­можно. Днём позже пригнали в Ленинакан тяжёлые милевские машины. Они пылили безжалостно, создавая над завалами настоящую пылевую бурю. Ни­чего не было видно, да и никакой серьёзный завал они растащить не могли. Обрушенные блоки цеплялись друг за друга арматурой. Вертолёты в любую секунду могли упасть и разбиться. Впрочем, не пригодившись для разборки завалов, вертолёты очень пригодились для эвакуации людей, особенно ране­ных. Не зря их вызвали.

Идти по городу было до жути страшно и больно. Из-под развалин слыш­ны были крики похороненных заживо жителей Ленинакана. Родные, волею случая оказавшиеся вне дома, вне учреждений, вне магазина, вообще вне здания, раздирая в кровь руки, пытаясь пробиться к ним. Тоже криком кри­чали, бросаясь к нам, то ли с просьбой, то ли с угрозой: "Помогите же!" А что мы в эти минуты могли сделать? Только вновь и вновь успокаивать, обещая: подождите немного, помощь близка.

Как невыносимо тяжко чувствовать себя беспомощным и слабым! Как не­навидишь себя за бессилие сегодня, сейчас, даже если знаешь, что завтра, послезавтра, послепослезавтра придёт сила! Как барабанно пуста власть, ес­ли она не может отвести беду мгновенно! Честное слово, в такие моменты я бесконечно сожалел, что я - всего лишь обыкновенный премьер-министр многострадальной страны, а не всесильный волшебник с чудесной аладдино-вой лампой под мышкой.

И всё же именно власть предсовмина страны, реальная власть, а не ска­зочное могущество джинна, вселяла ощущение, что мы можем многое успеть. Я шёл по разрушенному Ленинакану, слушал и не слышал чьи-то слова, быть может, и важные в принципе, но совсем не важные в тот миг. Кругом рыда­ния и стоны. В чьи глаза ни посмотришь — в них полно слёз. Да и у меня в гор­ле комок стоял...

Ещё ни я, ни вообще кто-то в нашей стране не делил людей в горе на "своих" и "чужих", "наших" и "не наших". Ещё Советский Союз был единой державой, что и позволило мне тем же днём сказать в интервью телевизион­ной программе "Время", что если мы хотим помочь Армении, если мы хотим спасти как можно больше людей - а это было первоочередной задачей! — то принять в этом участие должны все республики, весь Союз.

Прямо с забитой до предела площади в Кировакане я обратился к гражда­нам страны. Надо прямо сейчас, не дожидаясь никаких команд, самим трудо­вым коллективам готовить технику — автомобили, бульдозеры, большегрузные автокраны, сварочные аппараты и, главное, людей, которые будут управлять этой техникой, грузить всё на железнодорожные платформы для немедленной отправки в Армению. Ночью мы сообщим всем адреса отгрузки.

Это мое обращение вышло в эфир 8-го. Оно возымело действие, так как уже утром 9-го мы знали - телефонная связь с Ереваном работала безотказ­но, — где сколько техники подготовлено для отправки в зону бедствия. А до этого мы пребывали в абсолютно разрушенном Спитаке, в городе, который через 20 секунд после первого подземного удара исчез с лица земли, превра­тился в горы развалин. Здесь чётко руководил работами мужественный чело­век — Норик Григорьевич Мурадян. Глаза у него были красные, воспалённые. Стихия унесла 11 его родственников! Кстати, он был избран первым секрета­рём райкома партии за... 15 минут до землетрясения.

Из Ленинакана в Спитак, расположенные друг от друга в 30-40 километ­рах, мы пробивались на своём "Икарусе" несколько часов. Здесь был эпи­центр землетрясения. Дорога вздыбилась, гигантские зияющие трещины, как змеи, извивались по земле, казалось, горы сошлись друг с другом. На доро­ге лежали многотонные валуны, сброшенные стихией с вершин. Железнодо­рожные рельсы были скручены в огромные спирали. Вагоны шедшего по ним состава лежали вверх колёсами, тепловозы валялись на боку...

Автобус застревает среди завалов — и все мы толкаем его плечами. Пролё­ты моста, сошедшие со своих опор, держатся на честном слове. Приходится ид­ти пешком — если уж погибать, то одному нашему водителю-смертнику. А впереди, как разведчик, всё время шёл самосвал, в кузове которого на каких-то подстилках лежали два человека, забинтованные буквально с ног до головы.

Сколько же я узнал тогда незаметных, нешумных, беспредельно самоот­верженных людей! В те дни никто не думал о наградах и поощрениях. До это­го ли было? Всё кругом стонало — люди, душа, природа.

Спустя несколько месяцев я попросил как-то отметить своих помощников, но замотали и это. Хотя, как мне стало известно потом, охрана Горбачёва за два дня своего пребывания в Армении получила досрочные воинские звания. Купил я десяток карманных часов, попросил выгравировать: "В благодар­ность за Армению — Н. Рыжков". И вручил своим ребятам, верой и правдой служившим вместе со мной, преодолевая армянскую трагедию.

Мы успели дотемна посетить Кировакан и вернуться в Ереван, где сразу, с колёс, подвели итоги увиденного и наметили основные направления рабо­ты. Первое, как уже было сказано, — это расчистка завалов и спасение лю­дей. Второе — медицинская помощь раненым. Третье — создание хотя бы эле­ментарных условий для жизни, установка палаток, строительных вагончиков. Четвёртое - эвакуация женщин и детей. Пятое - обеспечение оставшихся в зоне питанием, водой, тёплой одеждой (зима на дворе, люди остались на улице практически без ничего). Опять-таки забегая вперёд по времени, ска­жу, что до 5 января все жители городов зоны бедствия обеспечивались бес­платным питанием.

Вечером же 8-го из Нью-Йорка позвонил Горбачёв. Я ему рассказал обо всём увиденном, сообщил, что решил остаться а Армении до того, как будет налажена чёткая работа по спасению людей. В то время он уже не очень-то советовался со мной. А тут вдруг спросил:

— Как думаешь, ехать мне на Кубу и в Англию или вернуться домой?

— Вернуться, — ответил я, не задумываясь, — И как можно скорее. Вам следует прилететь сюда, в Армению.

Если честно, мой совет был нужен ему для проформы: он, пожалуй, и сам понимал, что оставаться вне страны в эти тяжелейшие дни её руководитель не имеет права. В тот же день он официально прервал визит, и следующий его звонок ко мне состоялся уже с борта самолёта утром 9-го.

Он появился в Армении утром 10-го, это была суббота. Прибыл вместе с женой, которая всегда и повсюду сопровождала его.

Накануне он позвонил из Москвы и поинтересовался, куда лучше лететь.

Я ответил:

— Летите прямо в Ленинакан. Мы вас встретим.

Через несколько минут после нашего с ним разговора позвонил генерал Плеханов, начальник 9-го, "охранного" управления КГБ, и спросил:

— Николай Иванович, как в Ленинакане со взлётно-посадочной полосой? Выдержит тяжёлый самолёт?

— Выдержит, - удивлённо подтвердил я. - А вы что, танки везти собира­етесь?

— Почему танки? — не понял моей мрачной шутки Плеханов, — В самолё­те "ЗИЛы" для Михаила Сергеевича и его сопровождения.

Тут я взорвался, каюсь. И заорал:

— Какие "ЗИЛы"? Не порите чушь! Здесь беда, океан горя! А вы тут на "членовозах" разъезжать собрались? Что люди скажут - подумали? Не-ет! Горбачёв со мной ездить будет. На "Икарусе". И сопровождение тоже — мес­та всем хватит, автобус большой. Ясно?

— Ясно, — коротко ответил Плеханов.

Наутро в Ереван прибыл самолёт с Генеральным, его женой — и... рос­кошным сияющим "ЗИЛом". Конечно, Горбачёв не стал на нём ездить, пере­двигались они на моём "персональном" автобусе, а тот "ЗИЛ", как мне по­мнится, так в Армении и остался. На память от Генерального секретаря.

Вспомнил я об этом курьёзном факте вовсе не для того, чтобы кинуть лишний камень в сторону службы безопасности. Вспомнил только потому, что и в дни всеобщей беды находились люди, которые думали не о том, как об­легчить боль пострадавших, обогреть и накормить раненых, голодных, за­мёрзших. Они смотрели на мир и страну как бы со своего шестка — будь он ведомственный или эгоистично-национальный. Ведь именно в короткое пре­бывание Горбачёва на армянской земле я не раз слышал обращенный к нему вопрос: "Как вы собираетесь решать проблему Нагорного Карабаха?"

Действительно, национальные проблемы к 1988 году уже были болезнен­но обнажены и, в первую очередь, в Армении. Но в те тяжёлые дни мне каза­лось, что именно общая беда сплотит враждующие стороны, остановит - пусть хотя бы на время — конфликт, начавший уже не тлеть, а пылать. Увы, но кое-кому было выгодно раздувать этот конфликт и в дни всенародного го­ря. Кто-то умудрялся не пропускать через армянскую границу машины с азер­байджанскими номерами, кому-то было выгодно блокировать на земле Азер­байджана железнодорожные перевозки в Армению.

Я не пытаюсь определить, кто был прав, а кто виноват в карабахском кон­фликте. Обе стороны, безусловно, имели свои резоны. Хочу лишь напомнить, что во все времена во всех концах земли горе сближало людей. Если не на­ступал мир, то хотя бы перемирие. Здесь же беду использовали, чтобы ста­ло больнее. Кому это было выгодно?

Может быть, мой небольшой рассказ об Армении сбивчив, но плавно не получается. На меня здесь давят сразу два страшных груза. Мучительный груз увиденного и пережитого за декабрьские и январские недели моего пребыва­ния в республике. Второй груз — давняя уже трагедия Армении, карабахский конфликт, который не утихает уже много лет и которому до сих пор не вид­но конца.

А ведь казалось, что беда, обрушившаяся на Армению, сможет как-то примирить... и начало было обнадёживающим. Техника для спасательных ра­бот шла нескончаемым потоком, в том числе из Азербайджана, хотя "ход" её, как я уже говорил, был непростым. Все плановые поставки строительной тех­ники с соответствующих заводов отменили и перенацелили на Армению. Же­лезнодорожники почти втрое (!) увеличили скорость движения грузов с 300 километров в сутки до 800. Днём и ночью за этим следил сам министр путей сообщения Николай Семенович Конарев. Но и этого было мало. Приня­ли решение перебрасывать технику и по воздуху. Тут пришли на помощь во­енно-транспортная авиация и "Аэрофлот". Мы проводили короткие "летучки" штаба в Ереване дважды в день - утром и вечером.

Я каждый день вёл в блокноте нечто вроде конспективного дневника. Вот запись от 10 декабря: "Два часа ночи. В Ереване село 12 бортов. 12 уже в воз­духе. Ещё 6 на подходе". В Ереванском аэропорту и Ленинакане можно было, задрав голову, ежеминутно считать самолёты, чуть ли не гуськом летящие по малому и большому кругам ожидания. И садились они один за другим. На раз­грузку борта давали всего 10 минут! Через пару лет я случайно встретился с од­ним из лётчиков, который был в той "карусели". Он мне рассказал, что они испытывали в воздухе и видели на земле. По его словам, это больше всего на­поминало рассказы его старших товарищей о том, как летали на войне.

Конечно, чего скрывать, было трудно, случались и аварии. Иначе и быть не могло в ходе того ежеминутного, ежесекундного аврала, и нужно только благодарить тех асов и профессионалов, мастерство которых помогло свести трагедии к минимуму. Перед глазами у меня ужасная картина: на многие сот­ни метров разбросанные обломки самолётов — югославского и советского. Наш шёл из Баку с техникой и резервистами на борту. Все погибли: и наши, и югославы. Надеюсь, что власти Армении установили на месте гибели этих людей памятник, ведь они спешили на помощь их народу.

Посадочная полоса работала беспрерывно. Диспетчеров не хватало, да и погодные условия не радовали. К тому же тут горы, а в горах всегда труд­но. Ну, и аврал, как известно, не способствует порядку в воздухе.

Республиканское руководство в первые часы беды позвало на помощь всех, кто мог помочь вывозу пострадавших. Но уже через несколько дней эти действительно беззаветные и самоотверженные добровольцы начали сильно мешать планомерной работе. Дороги и улицы были так забиты машинами, что "скорые помощи" часами продирались к раненым. Если применить медицин­ский термин, то положение на дорогах Армении начало напоминать тяжёлый тромбоз. Надо было вводить чрезвычайное положение...

Решили взять в кольцо два разрушенных города. Десантными войсками перекрыть въезды в них, поставить заставы из танков и БТР. Все посторонние автомобили вывести из этих городов и разместить их на импровизированных стоянках, как говорится, в чистом поле. Утром 10-го города были взяты в кольцо, а на стоянках возле застав замерло более 50 тысяч машин. Я обра­тил тогда внимание на чёткость выполнения указаний министра обороны Д. Т. Язова и И. Н. Родионова. Да, это был тот самый генерал, которого че­рез полгода затаптывали на Съезде за тбилисские события.

Вспоминаю о первых днях, когда тех же автокранов было мало, как паль­цев на руке, и настоящая битва шла за каждый такой механизм. Люди днева­ли и ночевали на развалинах своих домов, там, где стихией были похороне­ны их родные, и всякий старался получить кран именно на свои развалины. Разве этих людей нельзя понять? Но когда техника пошла потоком, то драки за неё закончились. Тем более что ждать и надеяться люди могли, как потом выяснилось, 12 дней и ночей. Именно через такое время из-под развалин был спасён последний живой человек — подросток.

Но об этом мы узнали позже, да и невозможно отнять у людей веру в чудо.

Если говорить об итогах, то всего из-под завалов спасатели — профессио­налы и непрофессионалы — извлекли 40 тысяч человек, из них 16 тысяч живыми.

Профессионалов, к несчастью, было мало. Своих — вообще считанные единицы. Службы спасения людей в экстремальных условиях у нас тогда ещё не существовало, только горноспасатели. Мы были поражены, когда увидели оборудование профессионалов, прибывших из-за рубежа. Казалось, что только в фантастических романах существуют приспособления и приборы, ко­торые сквозь толщу завалов чувствуют тепло человеческого тела, слышат стук сердца и дыхание. Они привезли собак, умеющих чуять людей под развали­нами, — у нас такого тогда не было. Только потом в разных городах появились группы энтузиастов, самостоятельно тренирующихся спасать людей. Осенью 1991 года в Санкт-Петербурге на песчаной горе Парнас Шуваловского парка засыпало двух подростков. Двое суток спасатели выгребали песок, используя ведра, корыто и штыковые лопаты с обломанными черенками. Одного ребён­ка спасли, второй так и погиб под тяжестью песка.

Питерская мэрия иметь дело с этой чрезвычайной ситуацией не пожела­ла, а мэр Собчак на пресс-конференции жёстко заявил, что "спасать детей -не дело мэрии". Напоминаю, он не был в Армении, не видел сотен детей, из­влечённых спасателями из-под руин, детей с переломанными и оторванными руками и ногами, детей полузадохнувшихся, изуродованных, искалеченных, погибших. У мэра Собчака были совсем другие дела, но если бы в Шуваловском парке в результате какого-то невероятного стечения обстоятельств ока­залась, к примеру, Маргарет Тэтчер, она бы, я думаю, сама, голыми руками, принялась откапывать этих подростков.

Когда случилась беда в Чернобыле, руководители многих держав, как я уже говорил, никакой моральной поддержки, а тем более реальной помощи нам не оказали. В Армению же прилетели самолёты с продовольствием, па­латками, одеждой, медицинским оборудованием и лекарствами, с доброволь­цами-врачами и спасателями из 67 государств мира, включая Израиль, с ко­торым у нас тогда не существовало никаких отношений, даже неофициальных.

Беда Армении стала бедой не только всей страны, но и всего мира. Я дал указание Министерству иностранных дел: никаких ограничений на прибытие в Армению любых специалистов и любых грузов не вводить. К сожалению, МИД слишком запоздало отреагировал на события, даже переводчиков в Армению прислал не сразу. Объяснялись с прилетевшими иностранцами чуть ли не на пальцах. Позже Шеварднадзе раздражённо и обиженно говорил мне по телефо­ну: почему не предупредил, не объяснил, что необходима активизация его службы? Я спросил: а разве тех добровольцев из-за рубежа, что прибыли в ре­спублику, кто-нибудь предупреждал, объяснял им, что необходимо делать?

Первыми - на следующий же день — прибыли спасатели из Франции, ко­торые привезли одежду и медикаменты. Только за сутки работы они извлекли из-под развалин более 60 человек. Затем прибыли специалисты из Австралии, Италии, Америки, Германии. В те дни я встретился со всемирно известной, мужественной, хрупкой женщиной - матерью Терезой. После нашего разгово­ра я склонился перед ней, и она деловито перекрестила меня, благословив.

Ещё мне очень дорога благодарность пожилой армянской женщины из глухого горного села, где однажды приземлился наш вертолёт. Она сказала просто: "Пусть твои болезни перейдут ко мне!" — и тоже перекрестила меня. Как я потом узнал, это высшая форма уважения к человеку у народа Армении.

Горжусь по сей день и благословением ныне покойного католикоса всех армян Вазгена I, с которым тоже встретился и беседовал на земле Армении. Помню его слова, обращенные в тот день к народу: "После молитвы и траура обратим наши лица к поражённому горем народу и к нашим разрушенным го­родам со скорбью в сердце, но без отчаяния, не чувствуя себя побеждённы­ми. Со светлой верой, несокрушимым духом, могучими руками стойко при­мем нашу судьбу, мужественно перенесём любые испытания..."

Как одну из самых добрых реликвий и поныне храню послание этого ушед­шего от нас замечательного человека, выдающегося церковного и обществен­ного деятеля: "Из далёкой Армении и святого Эчмиадзина мы рады принести Вам наши тёплые приветствия и добрые пожелания в связи с Вашим 60-лети­ем. Мы и весь армянский народ не забыли и не забудем Вашу отзывчивость и доброе отношение после бедственного землетрясения, когда в течение мно­гих дней, днём и ночью, сочувствуя нашему горю, Вы проявляли большую за­боту к израненному населению. Наш народ, проживающий как на территории Советского Союза, так и за рубежом, благодарен Вам..."

Я всегда был уверен, что интернационализм — не абстрактное понятие, придуманное Лениным, а живое, дышащее, мощное явление. И я ещё раз убедился в этом, когда люди всего мира — вне зависимости от возраста, по­ла, цвета кожи, благосостояния - чем-то, пусть самой малостью, старались помочь армянскому народу.

Когда я вернулся в Москву, мой, тогда пятилетний, внук Коля с гордос­тью сообщил мне:

— Дедушка, я тебя по телевизору смотрел, слушал и всё-всё видел. А по­том копилку разбил и послал деньги в Армению.

Я знал, что он целый год складывал в кошку-копилку монетки: собирал на велосипед..."

Не один только мудрый католикос, но и весь народ Армении был благо­дарен Рыжкову за помощь в беде. В Спитаке ему поставили памятник, в Гюмри (бывшем Ленинакане) и других городах его именем названы улицы. В 2008 году он стал единственным неармянином, получившим высокое зва­ние Национального героя Республики Армения. И дело не в особой привя­занности Николая Ивановича к этой стране, хотя пережитая вместе трагедия, конечно же, сблизила их. Без всякого сомнения, случись подобное в любом другом уголке нашей многонациональной страны, он с той же готовностью ус­тремился бы на помощь. И не только он: многие помнят, как буквально всем миром восстанавливались разрушенные стихией Ташкент и Ашхабад, как москвичи (в том числе автор этой книги) массово сдавали кровь для жертв Спитакского землетрясения. Воспоминания Рыжкова - яркий пример этого истинного, непоказного интернационализма, почти забытого в наше время, поэтому так важно донести их до современного читателя.

Многие соратники Николая Ивановича, как и он, участвовали в борьбе с последствиями обеих катастроф — чернобыльской и армянской. Хочется привести свидетельство одного из них — бывшего заместителя Председателя Совета министров СССР, ныне члена Совета Федерации РФ Владимира Кузь­мича Гусева:

"Встретились мы с Николаем Ивановичем впервые, когда меня из Сарато­ва в Москву перевели работать, а настоящее близкое знакомство произошло, когда меня перевели в Совет Министров СССР. Почти двадцать лет мы знаем друг друга и большую часть этого времени работали вместе. Жизнь эта была ин­тересная, мощная, масштабная. Работали буквально день и ночь, и вовсе не потому, что хотели показать себя перед начальством. Нет - мы эту работу лю­били. Она совершенно нас поглощала, и потому ни о какой усталости никто и не думал, хотя поспать удавалось редко когда больше четырёх-пяти часов, но ни­кто не жаловался. Мы спешили в свой кабинет, к своему столу. Работа была са­мым интересным, увлекательным и ответственным делом нашей жизни.

Бывали и опасные, даже страшные моменты. Для меня это, прежде все­го, Чернобыль. Я пробыл там с 26 июня по 26 июля беспрерывно. Вот там я понял, что такое смертельная усталость, непонятная совершенно, такая, ка­кой я больше никогда в жизни не испытывал. Это было воздействие радиоак­тивного излучения. Там мы все поняли, что такое радиация и как она букваль­но разрушает человека, высасывает из него все силы до последней капли.

Мы, заместители Председателя Совета Министров СССР, являлись пред­седателями Чернобыльской комиссии, и первым был Щербина Борис Евдоки­мович, покойный уже. Думаю, что Чернобыль существенно сократил ему жизнь. И, скорее всего, намного. А ведь заместитель - главный был человек в районе катастрофы. Он, зачастую на свой страх и риск (случалось так, что и посоветоваться было некогда), принимал очень ответственные оперативные решения, а для этого ему нужно было всё самому видеть и знать. Мы сменя­ли друг друга во главе этой комиссии. Вторым был Силаев, третьим — Мас­люков, четвёртым - я. С меня начали по месяцу там находиться. Каждый день с утра соединялись с Николаем Ивановичем, отчитывались за прошедший день. Он ведь был ответственным на высшем уровне — возглавлял комиссию Политбюро по аварии на Чернобыльской атомной станции.

Этот месяц в Чернобыле — страшное время. Никому такого не пожелаю. Всё происходило на наших глазах. Убирали разбросанные взрывом рабочие стержни, рыли тоннель под разрушенным реактором, сбрасывали с вертолё­тов свинец, чтобы прекратить радиоактивный пожар, строили дамбы вокруг каждого ручейка, когда поняли, что радиоактивная вода может попасть в большие реки, откуда берут воду целые города. И нам удалось это сделать, мы не дали радиации распространиться дальше, а иначе была бы очень серь­ёзная беда. Много ещё можно рассказать, и всё прошедшее стоит у меня пе­ред глазами.

Это была совсем другая жизнь, совершенно не похожая на обычную, и ес­ли ты так или иначе какие-то правила нарушал, расплатой был не какой-то штраф или выговор, а скорая смерть.

Это адов огонь!

А вот в Армении, во время страшнейшего землетрясения, Николай Ива­нович был на спасательных работах сам. Создавать комиссии было некогда, и он оказался в Спитаке буквально через какие-то часы после удара стихии. И оставался там весь острейший период, до тех пор, пока не удалось испра­вить положение. В это страшное время он проявлял себя как человек дело­вой, организованный, бесстрашный и в то же время душевный и понятный всем, попавшим в беду. Он умел быть близким людям, которые находились в таком безнадёжном, беспросветном горе, умел найти для них такие слова, что они начинали верить в то, что жизнь их не кончена, что беду необходимо и возможно исправить и за это нужно бороться.

Я был в Армении после него, когда многое было уже сделано, и жизнь по­маленьку входила в русло. Но там по-прежнему было огромное количество разрушений. Большинство заводов и предприятий лежали в руинах. Огром­ные предприятия, в том числе и химические...

Николай Иванович показал себя там как истинный народный герой. Да иначе и не могло быть. Он ведь и на самом деле вышел из народа, из про­стой шахтёрской семьи, которая зарабатывала на жизнь тяжелейшим трудом, и потому он мог понять все их беды. Он с детства знал, что такое потеря близ­ких — горе действительно громаднейшее.

То, как он вёл себя и как работал в Армении, с моей стороны и со сторо­ны моих товарищей вызывает к нему огромное уважение. Он вёл себя как на­стоящий мужчина и сделал всё, что мог, для того чтобы помочь и хоть как-то облегчить горе тяжело раненному братскому народу.

Это было косыгинское правило (а Николай Иванович Косыгина очень ува­жал!): если хочешь сделать что-то важное, то необходимо приехать, увидеть и лично принять участие. Вот так, по-косыгински, он и поступал там, в Арме­нии. И хотя они с Алексеем Николаевичем очень разные люди, но я бы назвал Рыжкова в каком-то смысле продолжателем дела А. Н. Косыгина. Дело даже не в том, что оба они были Председателями Совмина СССР, а в том, что оба были реформаторами, причём и тому, и другому намеченные реформы про­вести до конца не дали. Разные люди и по разным причинам, но не дали, и для обоих это была трагедия".

 Цыбульский, И. «Наш народ благодарен Вам» / И. Цыбульский // Наш современник.- 2014.- № 9.- С.209-218

Урал-Склад это логистическая компания с ответхранением в Екатеринбурге.

  Создание и поисковая оптимизация сайта