Некрасова К.

Некрасова Ксения  Александровна

Фальк Р. Портрет Ксении Некрасовой

Рубинштейн, Л. «Ксения Некрасова»

Ксения Некрасова, которая, по словам С. С. Наровчатова, «поэт в самом чистом виде», воспевала жизнь словами «в золотом, как солнце, окружении»... Писала сти­хи, вовсе не заботясь о рифме, рифма вообще за редким исключением в ее произве­дениях отсутствует. И без этого бесконечно нас околдовывает.

Детство ее прошло на Урале, вблизи реки Исеть, в местах, по выраже­нию Ксении, «неизъяснимой красоты». Именно здесь родилось ее необыкно­венное дарование: «И шелест буйных трав мой возвышал язык». Училась в Шадринском  педтехникуме.  Короткое время работала по культурной части на заводе (Уралмаш). Поехала в Москву и поступила учиться в Литературный институт име­ни М. Горького. В поэтической толпе молодежи ее особо отметил Н. Н. Асеев и реко­мендовал ее стихи в журнал «Октябрь». Великая Отечественная война застала ее в Донбассе. Эвакуировалась в Среднюю Азию. В Ташкенте встретилась с Ахматовой.

В 1955 году К. Некрасова выпустила тоненькую книжечку «Ночь на баштане» («Советский писатель»), в которую вошло всего 11 вещей. Потом Егор Исаев отобрал ее стихи для новой книжки «А земля наша прекрасна!», которая вышла в 1958 году, но Ксении уже не было в живых.

Мне, автору этих строк, удалось найти множество ее стихов и опубликовать три сборника. Последний — «Судьба» — вышел недавно, в 1981 году, в «Современнике». Стихи «Улица Горького», «Сказка» и «Ты любишь, женщина...»  публикуются впервые.

Л. Рубинштейн

Рубинштейн, А. Ксения Некрасова / А. Рубинштейн // Новый мир.-1982.- №2.- С. 215 

Шеваров, Д. «Ксения, птица небесная»

 И встретились двое вместе,

 и легче обоим дышать,

 и легче дорогу к счастью

 средь множества троп искать.

 Иль просто вечером тихим

 в теплой сиреневой мгле

 сидеть где-нибудь на дороге

 и руку держать в руке.

 Сто лет назад, в январе 1912 года, в сердцевине России, на Урале, в деревне Ирбитские Вершины родилась поэт Ксения Александровна Некрасова. Она прожила на свете сорок шесть лет, и до конца жизни ее звали по имени: Ксения, Ксенечка, а чаще - Ксюша. Звук осеннего ветра в крыльях птицы. Вскрик зимнего крыльца. Рассеянный свет звезд, воплотившийся в одиноком деревенском окне...

О родителях Ксении ничего не известно. Говорят, что ее приемный отец служил подьячим на Ирбитских ярмарках, а воспитанием девочки занималась его сестра.

В раннем детстве Ксения долго болела, и глаза ей закрывали темной повязкой. Возможно, у малышки была "куриная слепота" - следствие острого авитаминоза. Лишенная возможности видеть, она слышала то, чего не слышали взрослые.

На земле,

как на старенькой крыше,

сложив темные крылья,

стояла лунная ночь.

Где-то скрипка тонко,

как биение крови,

без слов улетала с земли.

И падали в траву

со стуком яблоки.

И резко

вскрикивали

птицы в полусне.

 Когда повязку сняли, вспоминала Ксения, "я открыла глаза и увидела небо. Я не знала еще, что это небо. Огромный воздух, наполненный синевой... Голубое пространство, теплое и мягкое, прикоснулось ко мне своей поверхностью, и от этого прикосновения мне было очень хорошо и радостно..."

Начальную школу Ксения закончила в Шадринске, семилетку - в Ирбите. Учась в техникуме, заболела энцефалитом. Несколько лет не могла ни учиться, ни работать, зато сочиняла стихи и много читала.

В 1937 году она поступила в Литературный институт в Москве. Но и здесь болезнь не оставляла ее. Жить было не на что. Ксения шила кукол, а ее однокурсник продавал их на базаре.

Ксения вышла замуж за Сергея Высотского, работавшего горным инженером на одной из шахт Подмосковного угольного бассейна. Родился сын Тарас. И тут - война. Персонал шахты вместе с семьями был отправлен со станции Тула в эвакуацию. По дороге эшелон бомбили, Ксению контузило. Через несколько недель поезд прибыл в шахтерский город Сулюкта, что находится на северных отрогах Туркестанского хребта.

Нищета, голод, непривычный климат, эпидемия малярии. Зимой умер Тарасик. Муж с горя повредился рассудком. Сама Ксения жила милостыней. "Люди давали мне кусочки хлеба или тарелку супа или каши, и я принимала и была благодарна...".

В отчаянии она пошла искать русский храм. Кто-то сказал Ксении, что ближайшая православная церковь находится в Ташкенте. Около двухсот километров по горным дорогам она прошла пешком.

В Ташкенте Ксения встретила Ахматову. Анна Андреевна приютила у себя странницу и, в отличие от многих, высоко оценила ее стихи. Она говорила, что среди женщин знает только двух поэтов: Марину Цветаеву и Ксению Некрасову.

Ахматова помогла Ксении добраться до Москвы, но в Союз писателей Некрасову не приняли, жить было негде. Она ночевала на вокзалах или просто где-нибудь на скамейке во дворе.

На счастье в эту же пору художник Роберт Фальк, растапливая печку старыми журналами, наткнулся в журнале "Октябрь" на подборку ее стихов.

 Я полоскала небо в речке

 И на новой лыковой веревке

 Развесила небо сушиться...

 Эти строки так поразили Фалька и его жену, что они вместе стали искать автора. Вскоре Некрасова появилась на их пороге: "Здравствуйте..." Как вспоминает одна мемуаристка, Ксюша произносила это слово "певуче и особенно возвышенно; она несла в нем добро и радость этому дому..."

Фальк написал несколько портретов Некрасовой. Вскоре ей удалось снять крохотную комнату в Болшево. В 1951 году у Ксении родился сын Кирилл.

Ее не печатали, жить было нечем. Только в декабре 1955 года вышла в свет ее первая книга - тоненький сборник "Ночь на баштане". Ксения посвятила его "сыну моему Кирюшеньке".

А Кирилл, пока его мама обивала пороги, жил в детском доме. Наконец, Некрасовой удалось получить комнату в коммунальной квартире. Но пожить с сыном в обретенном жилье не успела - 17 февраля 1958 года Ксения Некрасова умерла от инфаркта. Случилось это в подъезде, на лестнице.

Дверь в свою комнату она оставила открытой.

Шеваров, Д. Ксения, птица небесная / Д. Шеваров // Российская газета.-2012.-26 января (№16).- С.30

Некрасова К. «О себе»

Бывают у человека два рождения. Первое рожде­ние — это когда появляется человек из утробы матери и второе рождение — это когда человек начинает ощу­щать вокруг себя мир и вещи.

Обыкновенно второе рождение происходит, самое раннее, в два года, а более позднее — в четыре, в пять лет.

Первое рождение человек не помнит, во втором на­чинает все понимать и ощущать мир.

Я открыла глаза и увидела небо. Я не знала еще, что это небо. Огромный воздух, наполненный синевой, был, как великий немой, без единого звука. Может быть, и не надо было слов, потому что я еще не понимала че­ловеческой речи, но голубое пространство, теплое и мяг­кое, прикоснулось ко мне своей поверхностью, и от это­го прикосновения мне было очень хорошо и радостно — что вот я дышу и ощущаю его горячее (приятное) при­косновение.

А до этого, как я узнала после, когда выросла, у ме­ня болели отчего-то глаза и все тело. И бинтовали, и ле­чили меня. Каждый день сдирали марлю с моих глаз и причиняли мне тем невыносимую боль.

А это мгновение, о котором я говорила выше, было в то утро, когда врач снял повязки с моих глаз и сказал, что я буду жить. Так я впервые познакомилась с первым предметом на земле — НЕБОМ.

Детство мое прошло великолепно на шахтах в систе­ме Егоршинских каменных копей, между Ирбитом и Шадринском около деревни Ирбитские Вершины. По одну сторону — село Елкино, по другую росла я без нянек и гувернанток на полной свободе.

Отец — горный инженер — был взят на войну (1-ю империалистическую). Мать дома оставалась, и я ходила куда хотела, то есть в огород, в сад, в лес с то­варищами.

Огород — это была таинственная местность, где жили разные враги, с которыми можно было сражаться, преж­де чем добраться до грядок с морковью, горохом и ре­пой. Мы брали длинные палки. Кто-нибудь изображал из себя Ермака, а остальные — войско. Так мы ходили поко­рять крапиву, лопух и репу. Когда в огород поставили пугало, то все наполнилось таинственными тенями, звуками... И тогда мы стали говорить шепотом, двигаясь друг за другом на цыпочках, боясь спугнуть кого-то или разбудить.

Огород наш зарос по колено травой, цветами, маками, коноплей, запах которой, вот уже сколько лет прошло, я помню.

А за огородом был лес. Огромные стволы лежали поваленные от времени и обросшие лишайником и мхом. И даже на осинах, на этих поваленных деревьях, росли незабудки. Когда нога ступала на листья, на траву, то проваливались мы по колено — так был стар лес. Очень мне нравились берёзовые рощи, смешанные с кустарни­ком, потому что там больше цветов, чем в сосняке или пихтовнике.

В лесу мы не играли, а только шли, шепотом перего­вариваясь о леших, старичках - лесовичках, которые при­сутствуют под корнями и под пнями. Много родников у нас было с прозрачной холодной водой, очень вкус­ной.

Веснами мы пили березовку, которую собирали в бутылки, подвязанные к березе,  чтобы стекал сок. Хо­дили также в сосновый бор, где снимали с деревьев кору и брали соки, напоминавшие студень. Он был вкусен и пах медом и сосной, и смолой.

Особенно хороши были у нас весенние разливы, ког­да река Исеть выходила из берегов и сливалась с дру­гой рекой в голубое море. А жили мы на горке, и вода не доходила до нас. Умываться ходили к разливу и ви­дели, как солнце всходит прямо из воды. Иногда на льдинах проплывали корыта, свиньи, коровы, телята — плыли и плыли...

Ранней весной мы любили ходить за подснежниками на увалы. Обыкновенно кругом лежал снег и между сне­гом — маленькие проталинки, а на этих проталинках рос­ли подснежники, как чашечки из пяти лепестков, доны­шко золотое, на стебле меховые рожки. Любили мыши­ный горошек; он ничем не пахнул.

А еще всегда поражала ранней весной земля на пашне. Черная, из-под снега, земля напоминала мне ка­кую-то драгоценную материю — лучше, чем бархат.

Некрасова, К. О себе / К. Некрасова // Уральский следопыт.-1982.- №3.- С.42 

 

Ергина, М. «Красивая Некрасова»

Если я спрошу, кто из уралмашевцев или жителей района знал Ксению Александ­ровну Некрасову, — не увижу леса поднятых рук. Но, вполне возможно, услышу: а кто она такая! Отвечу: женщина с неординарной судь­бой), поэтесса, отмеченная Богом, одарившим ее незаурядным талантом. И к тому же в ее судьбе был Уралмаш в его самые первые годы, когда завершилось строительство, а люди с эн­тузиазмом приезжали на завод отовсюду, чтобы работать, строить, как им мечталось, новую пре­красную жизнь.

Кто-то сегодня может сказать с долей скепси­са: «И что, построили! Какого человека воспи­тали! » В наше время для таких заявлений, дей­ствительно появились основания. Но они невер­ны. Невозможно перечеркнуть искренность тех, кто приходил на Уралмаш в тридцатых годах.

Детство и девичья судьба Ксении Некра­совой были сложны. Вос­питывалась в приюте. А по­том приехала на Уралмаш культработником. Уже тог­да писала стихи.

Фальк Р. Портрет К. Некрасовой

История такого гиганта, как Уралмаш, связана не только с уникальными ма­шинами, но и с именами крупных деятелей культу­ры - писателей, поэтов, художников.   На заводе бы­вали Николай Асеев,  Вик­тор Гусев, Павел Бажов, Федор Гладков, а позже Евгений Евтушенко, Борис Васильев... Уралмашевцы - ветераны, безусловно, до сих пор помнят незабывае­мые встречи с ними в це­хах, во Дворцах культуры.

Именно уралмашевцы тридцатых годов первыми обратили внимание на не­заурядный поэтический дар Ксении Некрасовой. И в 1935 году она по направле­нию заводских комсомоль­цев и обкома комсомола уехала в Москву учиться в Литературный институт.  Было ей тогда 23 года.

Это направление от та­кого авторитетного пред­приятия совершило крутой переворот во всей ее жиз­ни. Она попала в «свою» среду — больших поэтов и писателей. Ее негромкий, но удивительно чистый и своеобразный голос, звуча­щий в ее стихах, привлек внимание широко извест­ных поэтов — Анны Ахма­товой, Ярослава Смелякова, Михаила Светлова, а так­же крупнейших писателей — Алексея Толстого, Миха­ила Пришвина, Юрия Олеши.

Я долго искала и собирала материа­лы о Ксении Некрасовой. Их, увы, сохранилось не­много. Две тонкие книжеч­ки стихов, да воспоминания друзей. Ее жизнь оборва­лась рано, когда поэтессе было всего 46 лет. Но она оставила яркий свет. Свет настоящей, а не скороспе­лой, как нередко случает­ся в наше время, Звезды.

Приведу для начала одно короткое стихотворение — ее дань Уралмашу и уралмашевцам. Оно — об... эк­скаваторе.

Мой умный друг —

Железный экскаватор

Чуть-чуть устал.

Для моря расчищая дно.

Он шею вытянул

К багряному закату

И, челюсти раскрыв,

зевнул...

Я паклей вытер кулаки

И зашагал домой через

пески.

И, словно ломоть сочной

дыни,

Повисла желтая луна

Над экскаватором

В пустыне…

 После института Ксения Некрасова работала в Дон­бассе. Но... началась война. Дом ее гитлеровцы разбом­били. Волею судьбы она оказалась в Киргизии. Здесь умер ее первенец, которому было всего ме­сяц от роду. Как же она его любила, если посвятила сыну такие стихи!

Мальчик очень маленький,

мальчик очень

слабенький —

дорогая деточка,

золотая веточка!

Трепетные рученьки

к голове закинуты,

в две широких стороны,

словно крылья, вскинуты.

Дорогая деточка,

золотая веточка!

 А затем и мужа-фронто­вика лишилась. Осталась одна.

Совсем одна? Нет. Друзья не оставили в беде. К тому же личные невзгоды не застили ей белый свет. На столе «от­крытый лист бумаги, чи­стый, как нетронутая со­весть». Рука тянется к перу. Перо - к бумаге. И на лист ложатся новые стихи.

Михаил Пришвин запи­сал в своем дневнике, что «У Ксении Некрасовой, у Хлебникова и у многих та­ких души не на месте си­дят, как у всех людей, а сорваны и парят в красо­те».

Виктор Боков в своих воспоминаниях, прозвучав­ших недавно по телевиде­нию, «нарисовал» такой портрет Ксении Некрасо­вой: «Она говорила, как древние говорили — сво­бодный речевой поток. Сво­бода ее поэтического дыха­ния, ее души, ее сущности выразилась в ее стихах. Она обладала даром про­рочества — что-то от юро­дивой. Вдруг на собрании нежным голоском скажет: «А коммунизма не будет...» Тихая, незаметная. А все равно мы ее замечали, хо­тя она никому не навязыва­ла себя. И то, что о ней сейчас помнят, — святое дело».

Ее имя произносится: Некрасова, но несет красо­ту. Прав был Пришвин. Кра­сота в каждой ее строке:

Шел белый снег

На белые колени

И молнии блистали

На ветвях...

Знавший ее Лев Ру­бинштейн говорит: «Писала она свои вещи детским почерком, порой наивно, как ребенок, — и в этом была прелесть ее дарования. Помню, как поэт Семен Кирсанов, про­читав ее стихи, в изумле­нии спросил: «Неужели это вы   сами написали! ».

Как-то Л. Рубинштейн и она шли по осеннему мос­ковскому бульвару. Ксения залюбовалась девушкой, поддевшей носком сапожка опавшие листья. Он поднял несколько листьев и про­тянул Ксении. Она поблаго­дарила. И как-то рассеянно, словно издалека, вздохнув, сказала:

Лежали листья на земле,

Как слова несоставленных песен...

Они сели на скамью. Ря­дом присели две старухи, в упор разглядывающие со­седнюю скамью. Там це­ловалась молодая парочка. «При всем честном народе-то! » — ворчливо возмути­лась одна. «У любящих на свете, кроме них, никого сейчас нет», — откликну­лась другая. А Ксения с озорным сиянием в глазах бросила на божий свет:

Я в поцелуях чую

 вкус черемухи дикой...

Так рождались ее стихи. Наверно, она даже мыслила поэтическими строками. И сама вызывала у своих со­товарищей... поэтическое отношение.

При жизни Ксении Некра­совой вышел лишь один сборничек ее стихов. Это­му поспособствовал Степан Щипачев. В 1958 году го­товился к выходу в свет другой сборник «А земля наша прекрасна». Но поэ­тесса не увидела его. Как писал в «Литературной га­зете» Лев Рубинштейн: «К великому горю нашему, Ксения неожиданно умерла, так и не дождавшись выхо­да в свет новой своей книги».

В ее стихах есть такая строчка: «Я долго жить должна — я часть Ру­си».

Сегодня, если б она бы­ла жива, ей исполнилось бы 85 лет.

Маргарита Ергина.

 Ергина, М. Красивая Некрасова / М. Ергина // Ритм.-1997.- 10 сентября.- С.1

 

Шеваров, Д. Г. «Я полоскала небо в речке…»

 Всякия претерпела еси болезни,

нищету телесную, глад и жажду,

еще же и поношение от людей беззаконных,

иже мняху тя безумной быти

                       Из акафиста святой блаженной Ксении Петербургской

 

Сто лет назад, зимой 1912 года, в селе Ирбитские Вершины (ныне посёлок Алтынай Сухоложского района Свердловской области) родилась Ксения Александровна Некрасова. Девочку крестили и назвали согласно свят­цам в память преподобной Ксении — святой, жившей в Риме в далёком V веке. В этот день (24 января по старому стилю, или 6 февраля по новому) с 1988 года отмечается и память блаженной Ксении Петербургской.

Знала девочка из уральского села о пе­тербургской юродивой, жившей на рубеже XVIII и XIX веков, или нет, но в её жизни чудесным образом проступило житие блаженной Ксении Петербургской. Причём речь не только о сов­падениях в судьбах, а о духовном родстве.

Исследователь творчества Ксении Не­красовой пишет: «Несмотря на то что Ксения жила сравнительно недавно и умерла в пяти­десятые годы прошлого столетия, само су­ществование её имеет очень мало фактиче­ских доказательств... Не сохранилось объ­ективных описаний внешности Ксении».

Современники называют Ксению Некра­сову так же, как называли и святую Ксению Петербургскую: странной, ненормальной, юродивой, блаженной. Многим казалось, что Ксения Некрасова являлась ниоткуда и ухо­дила в никуда. Никто не знал, чем она жива и где ночует. Изведав все кручины, она остава­лась доверчива, как котёнок.

Слабая и болезненная (иногда она не могла самостоятельно застегнуть пальто или завязать платок), она читала свои стихи так, что прохожие замирали, поражённые. «Ксю­ша голосом сельской пророчицы запричитала свои стихи», — пишет Борис Слуцкий.

Она не умела заискивать и более любого начальства почитала московских дворничих, называя их в стихах «метельщицами».

Не знала она украшений. Драгоценностя­ми были для неё вода и хлеб. Лакомством — сухари, которые она обмакивала в постное масло и запивала кипятком.Образы её стихов казались слишком про­стыми, наивными. Почерк — детским. Она входила в тишину читательского сердца, как в заброшенный дом.

Она прожила сорок шесть лет, и до конца жизни её звали по имени: Ксения, Ксюша, Ксенечка...

О себе она говорила с кротостью: «Лишь лепечу несложными словами». Мне думается, этим лепетом, осмеянным людьми, утешался Господь. «Дабы нетленная прозрачность в словах светлела, как роса...»

 Между землёй и небом

Говорят, приёмные родители Ксении были сельскими учителями. По другим све­дениям, отец служил подьячим на Ирбитских ярмарках (Ирбит — город на Урале, в Свердловской области. Ирбитские ярмарки проводились с XVII века до 1930 года и за­нимали второе место после нижегородских ярмарок). Сама же Ксения писала, что он был горным инженером, ведь село, где она родилась, было необычным, шахтёрским — его жители добывали антрацит. Гражданская война, судя по всему, рассеяла её приёмную семью.

Она смутно вспоминала, что во время ка­кой-то детской болезни глаза ей надолго за­крывали тёмной повязкой (возможно, у ма­лышки была «куриная слепота» — следствие острого авитаминоза). Лишённая возможно­сти видеть, она слышала то, чего не слышали взрослые:

...Где-то скрипка тонко,

как биение крови,

без слов улетала с земли.

И падали в траву

со стуком яблоки.

И резко

вскрикивали

птицы в полусне.

Когда девочку вынесли весной на улицу и сняли повязку, она открыла глаза и увидела небо: «Я не знала ещё, что это небо. Огром­ный воздух, наполненный синевой, был... без единого звука... Голубое пространство, тёп­лое и мягкое, прикоснулось ко мне своей по­верхностью, и от этого прикосновения мне было очень хорошо и радостно... Так я впер­вые познакомилась с первым предметом на земле — НЕБОМ...»

Так открылось её удивительное поэтиче­ское зрение, свойственное лишь большим художникам:

А я недавно молоко пила –

козье -

под сочно-рыжей липой в осенний полдень.

Огромный синий воздух гудел

под ударами солнца,

а под ногами шуршала трава,

а между землёю и небом - я

и кружка моя молока...

 

Начальную школу Ксения окончила в Шадринске, где жила её тётя, семилетку — в Ирбите. Поступила в техникум, но, проучив­шись всего несколько месяцев, заболела эн­цефалитом. Несколько лет не могла ни учить­ся, ни работать, зато сочиняла стихи и много читала.

В 1937 году стихи Ксении опубликовал журнал «Октябрь» и она поступила в Литера­турный институт в Москве. Болезнь продол­жала преследовать её. Однокурсник Некра­совой поэт Николай Глазков вспоминал, что зимой после лекций Ксения не могла сама одеться и друзья помогали ей — «застёгивали пуговицы, шарф повязывали и шли к памят­нику Пушкину, где она читала стихи».

Жить ей было не на что. Когда болезнь отпускала, Ксения шила кукол, а Глазков про­давал их на базаре:

 Судьба дала мне

в руки ремесло.

Я научилась

куклы делать на продажу...

 И бросила в сердечный угол,

и опечатала печатью слёз

 я Божий дар из вышних слов...

 

В конце 1930-х годов Ксения встретила Сергея Высотского, работавшего горным ин­женером на одной из шахт Подмосковного угольного бассейна. Некоторое время они жили на Украине:

И встретились двое вместе,

 и легче обоим дышать,

 и легче дорогу к счастью

 средь множества троп искать.

Иль просто вечером тихим

 в тёплой сиреневой мгле

 сидеть где-нибудь на дороге

и руку держать в руке.

Война

Только родился сын Тарас, как началась война. Чтобы шахты не достались врагу, их взрывали, а шахтёров вместе с семьями и часть оборудования отправляли в эвакуа­цию.

Уехала и Ксения. По дороге эшелон бом­били, и Ксению контузило. А через несколько недель поезд прибыл в шахтёрский городок Сулюкта на северных отрогах Туркестанского хребта.

Нищета, голод, непривычный климат, эпидемия малярии... И вот зимой умерТарасик, а муж Ксении от горя повредился рас­судком. Сама Ксения жила милостыней: «Я не могла сидеть на месте и ходила из дома в дом, из квартиры в квартиру... ходила по шах­там в чёрном длиннейшем пальто, старом, подпоясанная верёвкой, в шахтёрских огром­ных чунях, привязанных шнурками, с палкой в руке, забывая и день и ночь, в полном равно­душии к собственному жилью. И люди давали мне кусочки хлеба или тарелку супа или каши...»

В благодарность за еду или ночлег Ксе­ния читала свои стихи. Возможно, и эти, на­писанные уже в Средней Азии:

Распустив за плечи

сумерки кос,

к роднику за водой подошла

 в красном платье киргизка

 и, наполнив кувшин, ушла...

 И запахло тончайшей свежестью

цветущих миндальных деревьев,

и от гор отделились тени

 с голубыми лицами...

 Современники Ксении вспоминают, что её чтение напоминало то, как читали духов­ные стихи калики перехожие. В ритм стиху она покачивала указательным пальчиком, а руки, надо заметить, были у неё маленькие, изящные, почти аристократические.

Осенью 1942 года она взяла котомку и отправилась искать русский храм. Как она сама потом рассказывала, чтобы умереть на его пороге и быть похороненной по право­славному обряду. Кто-то рассказал ей, что ближайший действующий русский храм на­ходится в Ташкенте. Дорогу в двести кило­метров она преодолела пешком.

«Проезжающие киргизы и узбеки назы­вали меня дервишем, — вспоминала Некра­сова, — так как я бормотала себе под нос свои стихи или произносила их вслух, а в ру­ках у меня всегда были карандаш и бумага. Иногда киргизы останавливались и делились со мной лепёшками или вяленой бараниной. Хлопали меня по плечу и направлялись даль­ше, а я шла своей дорогой...»

В Ташкенте Ксения встретила Анну Ахма­тову. Она приютила у себя странницу, а в 1944 году проводила её в Москву с рекомен­дательным письмом.

Но в Союз писателей Некрасову не при­няли. Она ночевала на вокзалах или просто где-нибудь на скамейке: жить было негде. Так, однажды она ночевала во дворе писа­тельского дома в Лаврушинском переулке.

На счастье, в эту же пору художник Ро­берт Фальк, растапливая печку старыми жур­налами, наткнулся в журнале «Октябрь» на подборку её стихов:

Я полоскала небо в речке

 И на новой лыковой верёвке

 Развесила небо сушиться...

 Эти строки так поразили Фалька и его жену, что они вместе стали искать автора. Вскоре Некрасова появилась на их пороге: «Здравствуйте...» Как вспоминает одна мемуа­ристка, Ксюша произносила это слово «певуче и особенно возвышенно; она несла в нём добро и радость этому дому. Она не знала, переступит ли порог или откажут ей войти. Надо понять это ужасное её состояние: примут или нет...»

Семья Фалька её приняла; художник на­писал несколько замечательных портретов Ксении Некрасовой.

Вскоре ей помогли снять маленькую ком­нату в Болшево. И той же зимой она вдруг по­лучила письмо от мужа, остававшегося в Средней Азии. Судя по всему, крайне пе­чальное, если не прощальное. В ответ Ксения, стремясь поддержать упавшего духом люби­мого человека, пишет ему только о хорошем, опуская все свои мытарства. В этом письме нет ни слова о любви, но всё оно — любовь. Под её пером исполняются мечты — о краси­вом бархатном платье, о вступлении в Союз писателей, да и просто о еде... Увы, в реаль­ности почти ничего из этого у неё не было.

«Сереженька, друг мой хороший. Спаси­бо тебе, что ты написал мне, а мне так было одиноко. Временами находит такая тоска, всё думала, как ты там один живёшь, видимо, связала нас судьба или Бог.

У меня всё хорошо: приняли в Союз пи­сателей и дали американских подарков: 1) платье; 2) туфли; 3) перчатки; 4) шерстяной вязаный жакет; 5) отрез на костюм.

Как я с подарками расправилась. Платье жёлтое из тонкой шерсти сменяла у хозяйки моей на чёрное бархатное, моё было узень­кое и тонкое, а это широкое добротное. И мне очень идёт, особенно когда наденешь кружевной воротничок (воротничок, старин­ное кружево, подарила хозяйка).

Туфли... оказались гнилые и на картонной подошве, при первом удобном случае раз­мокли и разорвались, хватило на три недели.

Перчатки зимние, мохнатые, шерстя­ные... канули на дно вечности.

Отрез на костюм, английская шерсть стального цвета... продала...

Вырученными деньгами я и живу. Запла­тила за 2 месяца за квартиру моей добрей­шей хозяйке Полине Алексеевне Шарымовой (Болшево). Жакет бордовый ношу...

Союз писателей вручил мне шубу очень хорошую на вид и тёплую и хочет ещё вален­ки вручить, а я пока хожу по снегу в Таниных английских башмаках и шерстяных чулках и носках.

Так как я член ССП, то у меня и паёк писательский, и я живу очень хорошо. Обедаю в клубе-ресторане писателей.

Сергей, милый, забудь о вещах, которые у нас были, и без них проживём, не умрём... Сергей, почему ты ничего не пишешь о себе? Где ты сейчас? Как живёшь? Сергей, береги себя и жди. Вызов будет, будь спокоен. Будем опять вместе жить, поедем на Украину. А люди есть очень и очень хорошие...

Вещи чепуха, не в вещах жизнь. Ну, будь здоров, целую тебя, мой Серёженька. Мень­ше обращай внимания на мелочи. Быт и ме­лочь едят человека... Вот если бы ты был со мной, мне было бы очень хорошо.

Перешагивай, Серёженька, мелочи жиз­ни. Будь духом крепче и выше людей... Ты помощник сам себе, а не посторонние люди.

Верь в себя, в свой ум, в свои силы.

И всё будет хорошо.

Ксения».

Сергей так и не вернулся из Средней Азии, следы его на земле затерялись...

 

Сердце и крылья

Ксения, как и многие в то время, часто хо­дила на рынок — продать что-нибудь из своих поделок, обменять какую-то вещицу на продукты или просто приткнуться где-то в уголке и посмотреть на людей. Ксения очень любила смотреть на лица прохожих. Она читала лица, как дети читают любимые книги. Иногда перед ней разворачивалась житейская сценка, и она тут же запечатлевала её в стихах. Вот маль­чишка пришёл продавать скворчонка — ну кто его купит? Конечно, никому птенец не нужен, но мальчишке, может, хоть чья-то ласка пере­падёт или краюшка хлеба:

Мальчишка достал

 из корзинки скворца.

Птица округлое сизое веко

содвинула вверх.

Таинственны птичьи глаза,

 как неоткрытые законы.

Комочки пуховой жизни

умиляют детей и взрослых,

даже бродяга

шабалками рук

тянется из толпы, стараясь коснуться

взъерошенных перьев.

Значит, есть у людей добро.

 Всю жизнь она изумлялась совершенству Божьего мира и до слёз огорчалась тому, что среди такой красоты люди умудряются со­вершать дурные и подлые поступки, тиранят друг друга и природу:

О, сердце у людей, живущих здесь,

должно оно любезным быть

от этих зим.

Прозрачным быть оно должно,

и совесть белую, как снег,

нести в себе...

Жить было нечем. Когда она была одна, то как-то справлялась, но в 1951 году у Ксе­нии родился сын Кирилл.

Только в декабре 1955 года вышла в свет первая книга Некрасовой — тоненький сбор­ник «Ночь на баштане». В нём было всего одиннадцать стихотворений. Ксения посвя­тила книжку «сыну моему Кирюшеньке».

А Кирилл, пока его мама обивала поро­ги, жил в детском доме. Наконец, Некрасо­вой удалось получить комнату в коммуналь­ной квартире. Но пожить с сыном в обре­тённом жилье она не успела — 16 февраля 1958 года Ксения Некрасова умерла от ин­фаркта. Случилось это в подъезде, на лест­нице.

Бездомная, она оставила нам свой дом. Он — в её стихах. Заходите в Ксенину книжку, и будет вам хорошо. И будет у вас дом:

 Вы, читатель, право, не стесняйтесь,

чувствуйте себя как дома.

С вашей стороны чудесно,

что в такой метельный вечер

навестить зашли...

Проходите и садитесь к печке.

А чтоб вой трубы

не беспокоил сердце,

я вам сказку расскажу сейчас...

  Шеваров, Д. Г. «Я полоскала небо в речке…» / Д. Г. Шеваров // Литература в школе.-2012.-№12.-С.12-14

Библиография

1.     Ергина, М. Красивая Некрасова / М. Ергина // Ритм.-1997.-10 сентября.- С.1

2.     Быков, Л. С нами на одной земле / Л. Быков // Урал.-1982.-№1.- С.158-161

3.     Быков, Л. «Я для счастья пишу…» / Л. Быков // Быков Л. Уроки времени : критические тетради.- Свердловск, 1988.- С.61-72

4.     Некрасова, К. О себе / К. Некрасова // Уральский следопыт.-1982.-№3.- С.42

5.     Рубинштейн, Л. Ксения Некрасова / Л. Рубинштейн // Новый мир.-1982.-№2.- С.215-216

6.     Шеваров, Д. Ксения, птица небесная / Д. Шеваров // Российская газета.-26 января (№16).- С.30