Кузнецов Н. И.

Кузнецов Николай Иванович

(1911-1944)

Родился 27 июля в деревне Зырянка (ныне — Талицкий рай­он Свердловской области) в крестьянской семье. Окончил среднюю школу и лесной техникум в поселке Талица. В годы учебы обнаружил незаурядные способности к изучению иностранных языков.

В 1934 г. переехал в Свердловск и стал работать в кон­структорском отделе Уралмашзавода. Одновременно учился на вечернем отделении Индустриального института (ныне Уральский государственный технический университет — УПИ) и на курсах немецкого языка. Часто общался с немец­кими специалистами, приобретая разговорную практику и впитывая в себя немецкий менталитет.

В 1938 г. после окончания института был направлен в Москву, где зачисляется в аппарат внешней разведки и, получив свой первый псевдоним «Колонист», готовится к нелегальной работе за границей. Одно­временно под именем Рудольфа Вильгельмовича Шмидта он внедряется в иностранную среду советской столицы и способствует обезвреживанию аген­турной сети гитлеровских разведчиков, выдававших себя за дипломатов.

В первые дни войны подает рапорт с просьбой использовать его в «ак­тивной борьбе против германского фашизма». Летом 1942 г., пройдя специ­альную подготовку, под именем Николай Грачев, направляется на Украину в отряд особого назначения «Победители», возглавляемый Д.Н. Медведевым.

Владея в совершенстве немецким языком и действуя в г. Ровно, объяв­ленном гитлеровцами «столицей» оккупированной Украины, в контакте с подпольщиками и партизанами, под видом немецкого обер-лейтенанта Пау­ля Зиберта добывал ценную разведывательную информацию. Весной 1943 г. получил ценные сведения о подготовке противником крупной наступатель­ной операции «Цитадель» в районе Курска с использованием новых танков «тигр» и «пантера». Раскрыл тайну «Вервольфа», выяснив точное местонахождение полевой ставки Гитлера под Винницей, благодаря чему советская бомбардировочная авиация, превратила эту неприступную подземную кре­пость в груду развалин. Первым сообщил о подготовке абвером операции «Большой прыжок», возглавляемой О. Скорцени и направленной на органи­зацию покушения на И. Сталина, У. Черчилля и Ф. Рузвельта, собиравшихся на историческую встречу в Тегеране.

Успешно осуществлял «акты возмездия». Уничтожил имперского советни­ка рейхскомиссариата Украины 1елля и его секретаря Винтера. Смертельно ра­нил заместителя рейхскомиссара генерала Даргеля. Похитил командующего карательными войсками на Украине генерала фон Ильгена. Убил президента верховного суда на оккупированной Украине Функа.

В конце декабря 1943 г. развернул разведывательную работу во Льво­ве. Уничтожив вице-губернатора Галиции Бауэра, принял решение идти из Львова к линии фронта. В ночь с 8 на 9 марта 1944 г. попал в засаду украинских националистов в селе Боратин (ныне Бродовский район Львовской об­ласти) и геройски погиб, подорвав себя и врагов гранатой.

За образцовое выполнение специальных заданий в тылу врага был дваж­ды награжден орденом Ленина.

5 ноября 1944 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

Был похоронен во Львове. В ноябре 1991 г. под давлением украинских националистов памятник герою во Львове был демонтирован и перевезен на родину — в г. Талицу. Памятники Кузнецову установлены также в Ровно (1961) и Кудымкаре (1976). В честь героя назван г. Кузнецовск Ровненской области (1977). На Уралмашзаводе, в г. Талице, с. Зырянка и Боратин действуют музеи его имени.

 Кузнецов Николай Иванович // Военная история Урала.- Екатеринбург, 2008.- С.238-239

Гинцель, Л.  «Николай Кузнецов. Герой или киллер?»

  В биографии Н.И. Кузнецова много неясного и противоречивого. И наивно полагать, что в предлагаемом нами очерке есть ответы на все вопросы. Более того, раскрываемые здесь новые неизвестные страницы жизни этой незаурядной и легендарной личности — всего лишь версия, с которой другие исследо­ватели могут и не согласиться.

Работники спецслужб считают, что он мог бы стать невыдуманным Штирлицем.

Для моих ровесников Николай Иванович Кузнецов был героем безусловным и признанным. О нем писались книги, снимались филь­мы. По всей стране действовали музеи его имени. Миллионы школьников мечтали по­вторить путь бесстрашного борца с немец­ко-фашистскими захватчиками, сражавшего­ся в самом логове противника.

В Центре документации общественных организаций Свердловской области несколько тонких сереньких папочек — архив Талицкого лесотехникума. Протокол № 14 от 10 ноября 1929 г., словно кровью, написан красными чер­нилами:

Слушали — о социальном происхождении Кузнецова Н.И. из зажиточных крестьян, и отец его отступал с белыми. При поступле­нии в техникум Кузнецов считался сыном крестьянина-середняка, а с мая месяца сего года сыном колхозницы и как сам колхозник. До прихода красных, то есть во время Колчака, отец Кузнецова был добровольцем у белых, с которыми отступил в Сибирь, а затем слу­жил шесть месяцев в рядах РККА... Чтоб замазать дело отца, Кузнецов Н. входит в коммуну. Причем до поступления в нее делит имущество с сестрой, которой отдает две комнаты и сельхозмашину, т.е. главное и цен­ное имущество остается у сестры.

Удар нанесен. Далее события разворачива­ются по уже старательно накатанной дорож­ке. В прениях принимают участие немногие.

Но бьют наотмашь. Некто Феденев: ... отец Кузнецова при белых участвовал в выявлении большевистской части на селе, за что при при­ходе красных несколько раз арестовывался... Тетерин: ...один старик заявил, что он был в батраках у отца Кузнецова Н. Диссонансом к предыдущим звучит выступление Соколова: Заявления на Кузнецова поступали, но... они (комсомольцы-колхозники) давали хорошие отзывы на Кузнецова Н. Колхозники знают Кузнецова давно, и поэтому их показания все­гда противопоставлялись заявлениям.

Остальное в принципе известно — еще в 1929 г., то есть совсем скоро после описыва­мых событий, нашего героя исключили из комсомола и автоматически — из техникума. Документы об отчислении обнаружили в кон­це семидесятых.

Отец семейства Иван Павлович Кузнецов, человек от политики далекий, крестьянин-хлебороб, в самом деле покинул деревню вслед за колчаковцами — много ужасов рас­сказывали в то время о зверствах красных. Но и с белыми не сложилось — колчаковцы просто отобрали у него лошадь. «Бег» при­шлось остановить. Потом Иван Павлович дошел с Красной Армией до Красноярска, а в марте 1920-го вернулся домой, «уволенный из армии по возрасту».

Николай Иванович Кузнецов был челове­ком крайне одаренным — самостоятель­но и в совершенстве овладел пятью или шестью диалектами немецкого языка, по-русски мог говорить с чистейшим немецким ак­центом. Когда после техникума работал в Кудымкаре, так изучил коми-пермяцкий, что ме­стное население уверилось — свой. Знал польский, украинский, эсперанто. Это к сло­ву, потому что время от времени проскаль­зывает язвительное - «сибирский валенок».

«Валенком» он не был. Но «слабые» мес­та в биографии все же имелись. В профессиональном журнале российских спецслужб «Служба безопасности» в публикации Теодо­ра Гладкова упоминается и его некоторым образом сомнительное происхождение, «то ли из кулаков, то ли из белогвардейцев», и пресловутое исключение из комсомола, и даже судимость... впоследствии, после вой­ны, впрочем, снятая. В Кудымкаре он был приговорен к году исправительных работ по месту службы за «допущенную халатность». Но все это скорее помешало ему в сотрудни­честве с органами: для зачисления в школу НКВД  требовалась безупречная анкета.

На Уралмашзаводе, куда в мае 1935-го ус­троился работать Николай Кузнецов, труди­лось множество немецких специалистов. Но с переводчиками беда однозначная. Можно понять, что молодой инженер Кузнецов, в совершенстве владеющий чужой речью, вос­принимается как подарок судьбы. Неизвест­но, догадывались ли немцы, что интерес рус­ского Николая к ним небескорыстен, и был ли он небескорыстен уже в то время, но квар­тиру в самом центре города, шикарную для тех лет, с тяжелой мебелью, с кожаным диваном, со шкафом, полным книг на немецком языке, он, холостяк, каким-то образом полу­чил. За особые заслуги?

Потом был переезд в Москву и остоличивание уральского секретного сотрудника по кличке «Колонист» — так, оказывается, не­гласно назывался Николай Иванович Кузне­цов еще на Урале.

Он быстро оброс связями в артистическом мире. Через знакомых актрис выходил на дипломатические источники, завязывал нужные знакомства (его даже прочили в администраторы Большого театра), крутил санкциониро­ванные романы с прекрасной половиной гер­манского посольства. И далеко не последнюю роль сыграл в получении информации о гото­вящемся нападении на СССР фашистской Гер­мании. Об этом опять-таки подробно можно прочитать в «Службе безопасности», а заодно обратить внимание на любопытную фотогра­фию паспорта, который получил в 1940 г. Ни­колай Иванович Кузнецов, точнее, Рудольф Вильгельмович Шмидт — таким стало новое имя нашего земляка.

В сохранившемся паспорте, где ставятся особые отметки, — два штампа: принят на работу на завод № 22 наркомата авиацион­ной промышленности 10 августа 1938 г. Уво­лен 28 июня 1941-го. И размашистым почер­ком добавлено: разрешено проживание только в Кзыл-Ордынской области Казахской ССР. Значит, как немец он официально был из Москвы выслан. Для москвичей он стал высланным немцем.

С начала войны прошел почти год. Нико­лай Иванович, напоминая о себе, писал бесконечные рапорты, просил, требовал послать его за линию фронта. Ему сдержанно отве­чали: «Намерение перебросить вас в тыл к немцам ... имеется. Ждите».

Он ждал, но, видимо, нервничал. Возмож­но, подозревал недоверие.

25 августа 1942 г. мечта сбылась. С группой десантников Кузнецов высадился в районе го­рода Ровно. Его фронтовая жизнь началась...

Все было продумано, подготовлено. Судь­ба  гауляйтера Украины Эриха Коха сомнений не вызывала. Но сопровождавшая Пауля Зиберта (новое имя Кузнецова) Валя Довгер на­прасно ждала выстрелов в приемной. Народ­ный мститель даже не смог достать оружие.

Но подробности вовсе не интересовали. Заместитель наркома госбезопасности Кобулов сигнализировал из Москвы, что больше о разведчике Зиберте он слышать не желает. До греха не доводя, командир отряда Медве­дев постарался отправить Кузнецова подаль­ше, в Луцк. На роль почетного камикадзе. Эта история — во всяком случае, ее внешняя сто­рона — давно не секретна. Но соратник Куз­нецова, Николай Владимирович Струтинский, человек, очень много сделавший для увековечения памяти боевого друга, уверен — неудача с Кохом дорого стоила Кузнецову и косвенно стала причиной его гибели. Как отработанный материал он сделался не ну­жен. (Видеозапись выступления хранится в УФСБ по Свердловской области).

В это время аппарат фашистских каратель­ных органов направили на поиск советского агента. Действовала целая зондеркоманда (82 человека). Исподволь работу вели 18 проверенных резидентов, тайно внедренных в воинские части. Свои бросили героя на произвол судьбы.

Один из достаточно осведомленных моих собеседников замен «Личность такого масштаба, он мог бы стать невыдуманным Штирлицем, а из него сделали ловкого, но обычного киллера».

Но будем справедливы, Кузнецов не только убивал. В его актив несколько серьезных предупреждений: о войне, о Курской битве, вероятности провокации в Тегеране, о ставке Гитлера в Виннице.

Однажды Николай Иванович сказал брату: «Если вестей обо мне не будет, обратись по адресу...» В указанном месте находилась приемная НКВД. Там в 1946 г. о Кузнецове якобы ничего не знали.

Вскоре командир партизанского отряда Медведев опубликовал книгу, отрывки из которой прозвучали по радио. По этим отрывкам Виктор Иванович Кузнецов узнал брата (совпадало имя, знание язы­ков, место рождения).

Официально погибшего Кузнецова никто не искал. Если б не Струтинский, подробности о его последних минутах, возможно, так и остались бы неизвестными. Это Николай Владимирович скрупулезно, шаг за шагом, прошел всю Западную Украину, пока в селе Боратине не наткнулся на стоящую на окраине хату Голубовичей, хозяйка кото­рой, угрюмая, малообразованная и вряд ли способная к сочинитель­ству женщина, поведала ему на украинской мове, как вошли однажды в ее белый домик под соломенной крышей немецкий офицер с сопро­вождающим, как второй сопровождающий остался у входа, как по­просили гости еды, а устроившийся рядом с окном офицер достал гранату и положил ее рядом с собой на скамью, накрыв фуражкой.

Далее было так: в дом ввалились бандеровцы. Навел их кто? Жда­ли они? Или виновато стечение обстоятельств? Но, только проверив документы и убедившись, что перед ними тот самый хлопец,  за ко­торого 10 тысяч марок дают, националисты настроились весьма аг­рессивно. Кузнецов попросил закурить, нагнулся над керосиновой лампой, задул ее и схватил гранату. Он взор­вал ее у живота, повернувшись спиной к гор­нице, где спал маленький сын хозяйки.

Из бандеровских источников впослед­ствии стало известно, что при погибшем об­наружили подробный дневник с описанием того, что он, разведчик Зиберт, сделал в тылу врага. Словно и после смерти доказывал: «Я не предатель».

Погибших похоронили, а вскоре немцы же на захоронение и наткнулись. И перезахоро­нив погибшего с честью и салютом, отпра­вились выяснять отношения с теми, кто по­смел поднять руку.

Из этой — второй — могилы останки Ни­колая Ивановича Кузнецова извлекли в конце пятидесятых. Увидев клочки черного шерстя­ного свитера — такой носил Кузнецов, Струтинский уверился: точно его боевой товарищ. Для прочих провели экспертизы в Москве, Львове, был подключен знаменитый Герасимов. Все подтверждало — Кузнецов. Но ос­танки еще два года не предавали земле — бывшие соратники не могли договориться. Виктор Иванович писал: «Прошу решить воп­рос с захоронением...» Письма шли в ЦК и лично Хрущеву.

В 1960-м, 27 июля, в день освобождения Львова от немецко-фашистских захватчиков, в день рождения самого Николая Ивановича Кузнецова, героя захоронили на Львовском холме Славы.

После развала Союза памятник Кузнецову во Львове демонтировали (теперь он установ­лен в Талице). Мемориального музея в Ровно, на бывшей квартире Вали Довгер, тоже боль­ше нет (все материалы до лучших времен со­трудники музея разобрали по домам). Могилу пока не тронули. На холме Славы покоится множество солдат, «москалей», погибших при освобождении неньки Украины.

Лия Гинцелъ

Гинцель, Л.  Николай Кузнецов. Герой или киллер? / Л. Гинцель // Неизвестный Уралмаш.- Екатеринбург, 2010.- С. 339-343

Цесарский, А. «Голгофа разведчика Николая Кузнецова»

Первая встреча

...Воинского звания у него не было — петлица на гимнастерке пуста. Это странно: ему где-то за тридцать. У большинства из нас петлицы украшают треугольни­ки, кубики, даже шпалы — в тылу врага мы воюем в полной красноармейской форме. И по­ведение его странное: никаких внешних проявлений эмоций, в отличие от радостных объятий остальных, с хохотом, шутками, хлопаньем по спине — ребята за­сиделись в Москве, истоскова­лись. Он вступил на край поляны у костра, пристальным взглядом определил командира, нетороп­ливо подошел и бесстрастно, с невозмутимым лицом прогово­рил: «Здравствуйте, прибыл в ваше распоряжение». Несколько секунд они, молча, не шевелясь, смотрят друг на друга.

Но вот Медведев, не говоря ни слова, вынимает из кармана перо­чинный ножичек, срезает у него на гимнастерке верхнюю пугови­цу, острием ножа раскрывает, до­стает оттуда бумажный комочек. Расправил, посветил фонариком, бросил бумажку в костер...

Все это время вновь прибывший сохраняет невозмутимое спокой­ствие, будто это его не касается.

И только тут командир Д. Н. Медведев протянул ему руку: «Добро пожаловать, Николай Ва­сильевич!». И обернувшись ко мне, добавляет: «Доктор, выясни­те у товарища, есть ли жалобы на здоровье». И лукаво улыбнув­шись, добавляет: «Желательно по-немецки» (когда я просился в отряд, то прихвастнул, что непло­хо знаю немецкий).

Я соорудил довольно корявую фразу. Вновь прибывший внима­тельно выслушал меня так же не­возмутимо. На прекрасном не­мецком заверил, что вполне здо­ров и вежливо поправил допу­щенную мною ошибку во вспомо­гательном глаголе.

«Зер гут! — сказал Медведев. — Ночевать будете с доктором, под его плащ-палаткой и потренируе­те его в немецком».

Так появился в нашем партизан­ском десантном отряде полковни­ка Д. Н. Медведева уникальный разведчик — Николай Иванович Кузнецов (в отряде его звали Ни­колаем Васильевичем Грачевым).

«Бетула веррукоза»

С первых дней знакомства с Кузнецовым у меня возникло впе­чатление, что он постоянно скры­вает нечто сокровенное, глубоко личное. Немногословен, больше молчит, на вопросы отвечает не сразу, после мгновенной паузы. О своем прошлом — никогда ни с кем, ни слова. Характер его — сплошная загадка. Может быть, просто человек северный, холод­ный темперамент?

         Однажды ранним утром умы­ваемся, поливаем друг другу из котелка. Сквозь ветки солнце уже окрасило тонкие шелковистые бе­резы в розовый цвет, словно напи­тало живой кровью. Николай Ива­нович влажной рукой погладил березку и сказал, словно призна­ваясь в любви: «Бетула  верруко­за». И улыбнувшись моему удив­лению, пояснил: «Научное назва­ние, латынь, как и в вашей меди­цине, коллега».

Эта березка сдружила нас

Нашей дружбе, конечно, спо­собствовало и то, что я печатал все документы, необходимые для пре­бывания Кузнецова в городе, и ни один документ, ни разу не прова­лился. «У вас, коллега, легкая рука», — говорил Кузнецов, полу­чая очередную «командировку» из фронтовой части по делам снаб­жения в Ровно или Луцк.

Обширные знакомства в среде немецкой военной администрации, связные регулярно доставляют в отряд кузнецовские донесения. Иногда появляется и он (обер - лейтенанту Паулю Зиберту полагается время от времени возвращаться в свою «фронтовую часть»). Тогда мы с ним подолгу беседуем на отвлеченные темы, он читает своих любимых авторов А. М. Горького и Шиллера. Память у него феноменальная, читает своеобразно: без пафоса, подчер­кивая мелодику немецкой речи и глубинную патетику горьковского «Буревестника», словно при­глашая удивиться и порадоваться силе мысли, точности образа...

Под колпаком

Конец ноября. Уже холодно. Строим чумы с костром посереди­не. Жду в гости Николая Ивано­вича. (Он прибывает в отряд ран­ним утром, сразу идет в штаб с до­кладом к командиру Д. Н. Медве­деву.) Я, наколов дров, заварил чай с черникой, но он не пришел.

А под вечер ко мне заглянул шта­бист, прикомандированный к нам еще в Москве Центром. Отноше­ния у меня с этим человеком сло­жились весьма прохладные. Круг­лолицый, пухлый и холеный, пос­тоянно улыбается, постоянно до­волен собой. «Ваш друг прибыл? — задает он мне вопрос и зорко ог­лядывает внутренность чума. — Вы его ожидаете? Я промолчал. «Понятно». И с каким-то мелким виноватым смешком: «Преду­преждаю, доктор, насчет вашей с ним дружбы. Что вы о нем знаете? В автобиографии у него много темных пятен. Прибыл сюда он искупать свою вину... Возможно, затаил обиду... Короче, бдитель­ность и еще раз бдительность, доктор!». И исчез.

Меня — как ножом по сердцу. Не поверил ни единому слову. Бросился к Николаю Ивановичу (он теперь ночевал в чуме развед­ки) с желанием рассказать ему, очистить душу.

Он встретил меня взглядом, полным презрения и боли. Стук­нул кулаком по колену и отвернул­ся. Я понял, что его уже подгото­вили. Какую мерзость наплели ему обо мне, можно было только догадываться!

В его реакции было что-то дет­ское, не допускающее объясне­ний. Ясно, что в штабе решили нас поссорить. Но почему? С какой целью?

За разъяснением я обратился к комиссару отряда Сергею Трофи­мовичу Стрехову, нашему обще­му любимцу Стрехов взял меня под руку: «Прогуляемся, доктор? И увел меня по просеке за преде­лы лагеря, где никто не мог нас подслушать.

«Центр подозревает, что Кузне­цов не случайно так свободно чувствует себя в Ровно среди немцёв. Происхождение у него не­благонадежное — отец его был антисоветчиком, а яблоко от яб­лони, как известно... сам понима­ешь. В общем, нужно немедленно проверить, не перевербован ли он немцами, установить постоян­ное наблюдение за ним, в отряде обрезать все нежелательные кон­такты».

Я не поверил своим ушам: «Не­ужели, Сергей Трофимович, вы разделяете все эти беспочвенные бредни?».

Никогда я прежде не видел его таким раздраженным: «Ничего я не разделяю! Я не знаю, кем был его отец, и знать не хочу! Но я знаю его сына. Человека - умного, интеллигентного, добропорядоч­ного, с аналитическим складом ума, каждый день его вижу в его жизни, его делах. Такие Родину не предают! А те, что в Центре, могут фантазировать что угодно...».

Он не договорил, махнул ру­кой и добавил: «Но приказ мы обязаны выполнить, и мы его выполним. А вы, доктор, о нашем разговоре — никогда, никому. Никогда!».

Шестьдесят пять лет я хранил тайну, строго соблюдая наказ ко­миссара С. Т. Стрехова. Пришла пора рассказать.

Конечно, Н. И. Кузнецов очень скоро обнаружил, что в городе за нам следят. И следят свои! Все до­несения его перепроверяют, при­чем иногда случаются весьма не­приятные казусы, исключающие повторное обращение к первоис­точнику. Можно представить, как мучительно оскорбляло его это недоверие, как мешало ему, еже­секундно рискующему своей жизнью!

К «другу» в госпиталь

Конец 1942 года. Идут тяжелей­шие бои под Сталинградом. На железнодорожном узле г. Здолбуново (под Ровно) наши разведчики ведут счет воинским эшелонам, проходящим в обоих направлени­ях, радисты отряда ежедневно пе­редают длиннющие сводки в Мос­кву. И вот новое архиважное поручение Центра: срочно выяс­нить, из каких регионов немцы перебрасывают живую силу и технику.

На первый взгляд, поручение Центра выполнить невозможно — воинские эшелоны в Здолбуново останавливаются на час-другой для технического осмотра, эшело­ны под надежной охраной; марш­рут засекречен и станционному персоналу неизвестен.

Д. Н. Медведев в своей обычной шутливой манере предлагает ре­шение: «Если нас не зовут в гости, мы приглашаем гостей к нам по­пить горяченького». Поворачива­ется к Николаю Ивановичу: «А там уж ваша задача!».

Кузнецов понял, кивнул — как всегда, невозмутим, спокоен, ни следа обиды, ни малейшего огор­чения.

Подпольщики в Здолбуново со­общили, что с Запада ожидается важный эшелон, они постараются подольше задержать его на стан­ции. Группа под командованием комиссара отряда Сергея Трофи­мовича Стрехова в сопровожде­нии врача отряда устремляется к «железке».

Ночь лунная, рельсы блестят. Подрывники роют между шпал-закладывают мину, напротив Мустафа Цакоев мостит крупно­калиберный пулемет.

Еще полчаса — и далекий тяже­лый гул, стонет земля. Гул нарас­тает медленно — эшелон движет­ся словно ощупью. Вдруг взрыв. Рельсы разворочены. Паровоз с визгом застревает, вагоны наска­кивают один на другой. Коротко, сухо бьет пулемет, из многочис­ленных пробоин в паровозном котле со свистом вырывается пар. Из вагонов в спешке выскакивают немцы, раздаются четкие команды. Строчат пулеметы. Мы забрасываем их гранатами, очень эффективно работает пулемет. Бой длится недолго — задача вы­полнена. Красная ракета — мы срочно отходим. У нас один ране­ный. У немцев — десятка два, не меньше.

На следующий день ровенский военный госпиталь посетил высо­кий, щеголеватый, с хорошей вы­правкой обер-лейтенант Пауль Зиберт. Он разыскивал «друга», который якобы должен был следо­вать в эшелоне, подорванном се­годня ночью.

«Друга» своего он так и не на­шел. А в Москву немедленно ушла короткая радиограмма: «Танко­вая часть перебрасывается на восток из района Ла-Манша». И но­мер этой части. Это означало одно: резервы на востоке у немцев ис­сякли!

После этой успешной опера­ции Д. Н. Медведев доложил Цен­тру: деятельность разведчика Н. Кузнецова проверена, основа­ний для сомнений нет. Человек — наш! И Н. В. Грачев просит раз­решения перейти к активным бо­евым действиям, считаю нуж­ным согласиться.

Центр согласился с решением командира, и Кузнецов переходит к активным боевым действиям - уничтожению высших представителей оккупационных властей. Эти подвиги широко известны, за них он награжден орденом Лени­на и Золотой звездой Героя Совет­ского Союза.

Операция без наркоза

Но даже в этот его звездный час кому-то там, в Центре, не­ймется. Николай Кузнецов по за­данию командования должен уничтожить одного из нацист­ских палачей, важную «птицу», помощника гауляйтера — Даргеля. Среди бела дня на многолюд­ной городской улице он укладывает нациста и его помощника. Сообщает в отряд, а мы — ради­руем в Москву.

Однако выясняется: Кузнецов ошибся — уничтожен другой высокопоставленный нацист, недавно прибывший из Берли­на. Посылаем в Центр уточняю­щую   информацию, получаем строгий выговор и требование снова проверить надежность Кузнецова.

Через несколько дней в том же месте Кузнецов бросает гранату уже в подлинного Даргеля, ис­правляя ошибку едва ли не ценой собственной жизни, — осколок гранаты тяжело ранит его в плечо. Срочно прибывает в отряд. Я его оперирую. У меня остались всего две ампулы новокаина, и он, узнав об этом, категорически отказыва­ется от анестезии. «Будет больно». — «Ничего, я смогу выдержать». Пока я удаляю осколок, он расска­зывает мне подробности своей бо­евой операции. И как всегда спо­койно, невозмутимо, без единого слова упрека в адрес своего дале­кого начальства в почти нереаль­ном для нас Центре.

* * *

Николай Иванович и его боевые друзья погибли в марте 1944 года в селе Боратин. Я был ранен еще в феврале и срочно отправлен вмес­те с командиром отряда полков­ником Д. Н. Медведевым в Моск­ву. Уже, будучи в Москве, валяясь в госпитале, часто думал о нашей партизанской жизни, и ярким об­разом всегда передо мной стоял Николай Кузнецов.

15 лет понадобилось, чтобы уз­нать правду о его гибели. Но его характер, его жизнь долго еще и после войны оставались для меня загадкой, пока я не поехал на Урал, его родину, пока не прошел доро­гами его детства и его довоенной жизни.

Я всегда восхищался этим вели­ким разведчиком и гордился тем, что был рядом с ним в те далекие и тяжёлые военные годы — как и мои боевые друзья-партизаны из отряда «Победители». Мы всегда вспоминаем его!

О человеческих пристрастиях порой можно судить по косвен­ным признакам. Одни всю жизнь носят с собой старые письма, что­бы перечитывать наедине, другие — семейные фотографии, чтобы пообщаться с теми, кого уже нет, третьи — памятные безделушки... Николай Кузнецов возил с собой гербарий, собранный им в юности в родном уральском лесу рядом с маленьким городом, носящим теп­лое, ласковое имя — Талица.

 Цессарский, А. Голгофа разведчика Николая Кузнецова / А. Цессарский // Уральский рабочий.- 2011.- 26 июля.- С. 2