Цзинго Ц.

Цзян Цзинго

Джапаков, А. «Уральские корни президента Тайваня»

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Через шлюзы гласности, широко раскрывшиеся в начале 90-х годов про­шлого века, в нашу жизнь буйно ворвался мощный поток самой разнообразной информации, коренным образом изменившей наши устоявшиеся представления о мире и его истории. При этом произошло то, что обычно происходит на переломе времен: энтузиазм публицистов, ошалевших от свободы и обилия не­доступных до того сенсационных фактов, раскрасил действительное прошед­шее в легендарные цвета, реальность на страницах периодических изданий оказалась щедро сдобренной мифами.

Естественно, что такая судьба постигла и множество публикаций, рас­сказывающих о необыкновенной жизни умершего в 1988 году президента Тай­ваня Цзян Цзинго, которого в Свердловске 30-х годов знали как Николая Вла­димировича Елизарова. Благодаря домыслам, на которые не скупились авто­ры, писавшие о нем, их публикации не раз противоречили друг другу в оценках, передаче тех или иных событий его невероятной судьбы, особеннос­тей этой чрезвычайно яркой и внутренне богатой личности. То же относит­ся и к рассказам о его жене — уралмашевке Фаине Вахревой. Кроме того, сведения о них подавались довольно отрывочно и плохо складывались в единую картину.

В данной публикации автор пытается разработать свою версию жизни этих людей, стараясь по возможности избавить ее от отмеченных выше недо­статков: мифов и разрозненности фактов. Неоценимую помощь в этом ему оказали документы, бережно хранящиеся в Центре документации обществен­ных организаций Свердловской области и музее истории Уралмашзавода.

В 1925 году в Москве появился 16-летний китайский подросток в скромном, мешковато сидящем на его худощавой фигуре костюме с галсту­ком. Он приехал учиться в Университет трудящихся Востока. Остановился не где-нибудь, а на квартире у Анны Ильиничны Елизаровой-Ульяновой — сестры В.И. Ленина. Фамилию «Елизаров» он позже и выберет для себя, а отчество—Владимирович — Еще сильнее подчеркнет его духовное родство с семьей пролетарского вождя. Но пока его зовут Цзян Цзинго, он сын лиде­ра национальной партии Китая — гоминьдан — Чан Кайши.

Сам лидер отнюдь не мог похвастаться своим пролетарским происхожде­нием, его отец был крупным и весьма преуспевающим торговцем. Чан Кай­ши окончил престижную японскую военную школу и в начале карьеры был блестящим офицером, далеким от нужд и интересов рабочих и крестьян. Цзян Цзинго — его сын от первой жены, скромной провинциалки, на кото­рой он женился по настоянию родителей всего в 15 лет. Молодому, амбици­озному офицеру, намеревавшемуся сделать быструю карьеру, такая семья была ни к чему, и он довольно скоро развелся с женой, не оставляя, впро­чем, ее с сыном своими заботами.

Личная жизнь будущего генералиссимуса стоит того, чтобы сказать о ней еще несколько слов. В Шанхае он влюбился в красавицу, которая еще меньше подходила на роль спутницы жизни крупного политического деяте­ля, чем его первая жена. Красотка эта была известна в городе тем, что про­давала свои милости за деньги. И когда Чан Кайши нашел достойную для себя пару, от прежней пассии пришлось избавляться. Это оказалось настоль­ко трудным делом, что пришлось привлечь даже гангстеров из банды «Зеле­ных», с которыми Чан Кайши был тесно связан. Видимо, существовали се­рьезные причины, по которым женщину нельзя было просто убить. При­шлось ее отправить в США, где она получила степень доктора (!) в Колумбийском университете и дом рядом с Сан-Франциско.

Избранница Чан Кайши тоже была известна в Шанхае, но совсем по-другому. Это была Сун Мэлин — свояченица Сун Ятсена и дочь крупного бизнесмена, европеизированного китайца, христианина Чарльза Суна. Сун Мэлин, прекрасно образованная 26-летняя леди, чувствовала в женихе богатые задатки и не очень противилась его домогательствам. Против была мать, кото­рая заявила, что предпочитает увидеть дочь мертвой, чем замужем за Чан Кайши. Ему пришлось представить убедительные свидетельства разрыва с дву­мя первыми своими женами, а также того, что он теперь совсем другой чело­век, для чего он даже принял христианство баптистского толка, как и родители его нареченной. Только после этого он смог с ней соединиться браком.

Цзян Цзинго рос с матерью в провинции Нинбо, расположенной неда­леко от Шанхая, но все же провинции. Вряд ли ему пришлось часто бывать с отцом, целиком захваченным сложными перипетиями политической борь­бы в Китае. На одном полюсе ее была революционно-демократическая партия Сун Ятсена, на другом — марионеточный режим, исполняющий волю крупного капитала США, Англии и Франции: Будущее Чан Кайши безошибочно увидел в партии Сун Ятсена и быстро стал в ней одним из ве­дущих лидеров.

В 1922 году гоминьдан заключил союз с Компартией Китая, а значит, и с Советским Союзом, руководство которого не жалело усилий, чтобы напра­вить китайские события в выгодное для него русло. В 1922 году Сун Ятсен умер и Чан Кайши стал единоличным, всеми признанным лидером гоминь­дана. Понятно поэтому, почему Москва предоставила его сыну свое щедрое гостеприимство. Некоторые авторы поторопились в связи с этим назвать Цзян Цзинго заложником, привезенным в Россию, чтобы контролировать поведение Чан Кайши. Однако эта версия слишком примитивна и слишком отдает средневековьем, чтобы быть истиной.

Политические взгляды 16-летнего подростка, если он их вообще имел, отличались расплывчатостью и неопределенностью. Твердо он знал только одно, что в России ему надо поучиться «быть революционером», то есть ниспровергателем существующих основ. Способный парнишка довольно быстро освоил русский язык, цепко схватывал все, что давали ему препода­ватели. Слишком молодой, чтобы критически осмысливать изучаемую им марксистскую теорию, он, несомненно, усваивал ее как «единственно вер­ную», да других в университете и не преподавали.

В те же годы там учился и Дэн Сяопин, ставший впоследствии одним из самых видных китайских коммунистов и одним из самых злейших врагов Цзян Цзинго. Дэн Сяопин был старше его, имел уже опыт революционной борьбы, подполья и, надо думать, являлся авторитетным товарищем для со­всем еще зеленого юнца, оказывал на него немалое влияние.

Не приняв во внимание перечисленные обстоятельства, нельзя верно оце­нить знаменитое «Открытое письмо» Цзян Цзинго своему отцу напечатанное в «Правде» 21 апреля 1927 года и потом перепечатанное газетами многих стран. К этому времени Чан Кайши совершил вооруженный переворот, рас­стрелял множество своих вчерашних соратников-коммунистов, подверг крупным репрессиям рабочие кварталы Шанхая. Эти события вполне в рус­ле политической логики, ведь коммунистических взглядов Чан Кайши ни­когда не разделял, да и вообще он больше стремился к единоличной власти, чем к утверждению какой-либо идеологии.

Скорее всего, Цзян Цзинго выступил с «Открытым письмом» не по сво­ей инициативе, но вряд ли тут следует его упрекать в лицемерии. Вся ат­мосфера, в которой он жил в Москве, знания, которые он усвоил в универ­ситете, придавали ему сознание своей правоты, а категоричность формули­ровок — естественная дань тому двуцветному черно-белому времени.

«...Я сделал то, что ты говорил мне раньше, — писал Цзян Цзинго. — Я стал революционером! И поэтому я — твой враг... Ты использовал переворот и стал «героем». Но победа твоя временна и непрочна. Чан Кайши, честное слово, коммунисты с каждым днем крепнут силами для будущей борьбы. Извини, пожалуйста, но мы легко разделаемся с тобой. Борясь с капиталис­тами, убрать с дороги тебя, их пешку, — не так трудно».

Это было не просто отречение от отца, это было и заявление о появле­нии нового человека — Николая Владимировича Елизарова — на месте пре­жнего Цзян Цзинго. В определенном смысле он повторил поступок отца, принявшего крещение, которое по христианской традиции и есть истинный момент появления на свет нового человека, а все, доселе с ним бывшее, те­ряет какое-либо значение.

В том же 1927 году Елизаров закончил учебу в университете, и его на­правляют учиться в Казанское танковое училище, а потом в Военно-поли­тическую академию в Ленинграде. Уже по выбору именно этих учебных за­ведений понятно, что из молодого китайца стремятся сделать политического деятеля, борца за торжество коммунистических идей в Китае. Его готовили к роли козырной карты в крупной игре за влияние на одну из самых боль­ших стран мира. Николай как будто отвечает этой роли, ненавидит отца-«изменника» в училище он секретарь комсомольской ячейки, в академии — член комсомольского бюро. Академию заканчивает с отличными оценками.

Но не все так просто. Направить на борьбу в Китай его отнюдь не спе­шат. По некоторым сведениям, руководство китайской компартии не дове­ряет сыну Чан Кайши и даже требует его репрессировать. Советские лидеры не могут совсем уж игнорировать такие требования и хорошо уже образо­ванного, зарекомендовавшего себя на общественной работе молодого китай­ца направляют на завод «Динамо»... рядовым станочником, а через год — в подмосковный колхоз заместителем председателя. Объясняют это необходи­мостью для Николая получить «крепкую трудовую закалку» в среде рабочих и крестьян. На самом же деле для использования его на фронтах гражданс­кой войны в Китае еще не пришло время.

А вскоре Елизарова и вовсе убирают с глаз долой, подальше от Москвы. По решению политсекретариата исполкома Коминтерна он едет в распоря­жение Уралобкома ВКП (б).

В 1932 году Николай появился на Уралмаше, который тогда еще строил­ся. Все правильно, здесь проходит передовая линия борьбы за социализм, здесь и самое место молодому кандидату в члены ВКП (б), в кандидаты он вступил двумя годами раньше. Пора бы уже и в партию вступать, но пусть сначала покажет себя на передовой линии. Вряд ли здесь в полной мере могут быть востребованы знания, полученные в университете, военной школе и академии, но это уже дело десятое. На гигантском строительстве «люди всякие нужны».

Поначалу Елизаров заведует бюро жалоб, потом становится помощником начальника механического цеха № 1 и наконец, редактором заводской мно­готиражки «За тяжелое машиностроение». Всюду работает самоотверженно, с полной отдачей, да иначе ему было и нельзя. Как бы ни отрекался, но он помнил, чей он сын. И успел уже в полной мере ощутить, в какой стране и в какое время живет. Вопрос доверия к нему был для него не карьерным, это был вопрос жизни и смерти.

Он часто выступает на партсобраниях. Говорит резко, безапелляционно, впрочем, вполне в духе времени. Вот некоторые отрывки из этих выступле­ний. «Коммунист Бабин опоздал на 20 минут, Павлов после пьянства не вышел на работу. Лебедев сломал станок и скрыл это... Классовый враг дей­ствует в наших рядах!» «Наш инженерно-технический персонал стоит в сто­роне от политической работы цеха. Товарищ Молотов сказал, что не может быть инженеров и техников, которые не участвуют в политической и обще­ственной жизни. А наши инженерно-технические работники собраний не посещают! Надо с этим решительно бороться!»

Впрочем, были и вполне спокойные, дельные выступления. Например, о том, что «плохо организован быт рабочих», или предложение создать добро­вольную дружину для охраны огородов, «а то картошку с них уже всю по­чти выкопали».

Люди, работавшие вместе с ним в газете, потом вспоминали, что он был грамотным, толковым журналистом, умел сразу, «с колес», диктовать на ма­шинку яркие, острые материалы. Талант, образованность Елизарова замети­ли сразу. Он часто выступал с лекциями, много писал. Хорошо, между про­чим, пел русские песни, умел держаться в центре компании, быть ее душой. Все отмечают его доброжелательность, гостеприимство, искренность. Сло­вом, совсем «свой парень».

При таких качествах ему несложно было захороводить 17-летнюю Фаину Вахреву, работавшую в первом цехе токарем. Познакомил их, причем по просьбе Николая, его друг — комсорг цеха, бригадир Федор Аникеев. Много позже в китайской печати, еще при жизни Цзян Цзинго, появится легенда, которую в начале 90-х подхватит и станет на все лады перепевать наша пресса. О том, как однажды поздним вечером возвращающийся с работы, донельзя усталый, истощенный постоянным недоеданием и недосыпанием, невысокий, худощавый китаец в два счета расправился с неким громилой, спасая от него незнакомую девушку.

Поженившись, Фаина и Николай жили открыто, как и все тогда. У них часто бывали друзья, наверное, чаще других Федор и Мария Аникеевы, с которыми Елизаровы очень сдружились. Еще одна задушевная подружка Фаины — будущая чемпионка мира по конькобежному спорту Татьяна Ка­релина. Она потом многие годы хранила фотографию Фаины с надписью: «Таня! Быть может, скоро волны света меня умчат куда-нибудь, так пусть тебе мордочка эта напомнит слово «не забудь!». Иной раз в этой надписи усматривают намек на грядущие большие перемены в жизни Елизаровых. Сомнительно. Незамысловатые строчки вполне в духе модных тогда авто­графов на снимках, вроде незабвенного: «...пусть тебе на память остается неподвижная личность моя!»

Хотел ли Николай вернуться в Китай, надеялся ли на это всерьез? Воп­рос сложный и совершенно неисследованный. Отдельные наши и зарубеж­ные авторы утверждают, что Елизаров чуть ли не «бомбардировал» Москву письмами с просьбами отпустить на родину. Даже как будто писал об этом самому Сталину. Но такие утверждения высказываются голословно, без ссы­лок на какие-либо конкретные, реально существующие документы.

Говорилось даже о том, что именно за такое письмо, направленное Сталину в 1936 году, Елизаров оказался на грани ареста.

Тут ни о чем нельзя говорить с уверенностью, пока не будут обнаруже­ны документы, подтверждающие или опровергающие подобные мнения. Но попробуем порассуждать. Николай, конечно же, представлял себе, какие именно чувства питает к нему китайское коммунистическое руководство. Маловероятно, что оно согласится терпеть в своих рядах сына своего люто­го врага, пусть даже Елизаров и предъявит самые лучшие рекомендации из СССР. Вместе с тем большой вопрос, как отнесется к сыну, публично, перед всем миром отрекшемуся от отца, Чан Кайши?

Ни на той стороне, ни на другой он не мог видеть для себя хороших перспектив. А здесь у него семья, ребенок, друзья, любимая работа, по су­ществу, здесь его настоящий дом. К нему хорошо относятся, никто его «со­мнительным» происхождением не попрекает. Правда, и особого доверия к себе он все-таки не чувствует, в парию ему вступить не предлагают, томят в кандидатах. Известно, что с того момента, как ВКП (б) стала господствую­щей в стране, в нее перестали принимать, в нее стали отбирать нужных ей людей, а это далеко не одно и то же.

 Вот на закрытом партсобрании типографии и редакции газеты «За тяжелое машиностроение» 28 сентября 1935 года принимается решение об утверждении акта проверки кандидата в члены ВКП (б) Елизарова и еще нескольких других человек, подвергшихся той же проверке. То есть в ходе очередной чистки партийных рядов Николай признан достойным остаться в них.

Через год с небольшим, 16 ноября 1936 года, он подает заявление с просьбой о «переводе» его в члены ВКП (б). Он пишет: «...Мой отец Чан Кайши является изменником и предателем великой китайской революции и в настоящее время глава китайской черной реакции. С первого момента его измены я вел борьбу против него...» Понятно, почему он так пишет, потому что так было надо. Но сам факт подачи заявления говорит о том, что в партию его наконец пригласили, что свидетельствует о возросшем к нему доверии, чего он добивался постоянно.

Рассказывают, что тогда ходили слухи, будто семью Елизарова особым образом охраняют, ибо Чан Кайши якобы приказал выкрасть сына или хотя бы его жену. Слухи, может, и ходили, но были абсолютно беспочвенными. Никакие «суперагенты» не могли бы тогда тайно переправить людей из Свердловска в Китай, это было уже технически невозможно. Кроме того, в тот момент Чан Кайши просто ничего не знал о сыне, что станет понятно из изложения последующих событий. Да и дела у него шли вовсе не так блестяще, чтобы он мог отдавать подобные приказания. К этому времени значительно окрепла против него оппозиция уже и в собственном его окру­жении, положение Чан Кайши чрезвычайно усложнилось. А компартия при этом, как и предсказывал в «Открытом письме» его сын, набрала большую силу.

7 декабря 1936 года Елизаров был принят в ВКП (б), уже 11 декабря бюро Орджоникидзевского райкома партии утвердило это решение. Как будто все складывалось превосходно. Но именно с этого времени и нача­лись у Николая Владимировича крупные неприятности.

Через месяц после приема в партию его вдруг... снимают с работы. В по­становлении все того же бюро Орджоникидзевского райкома, опубликован­ном в газете «За тяжелое машиностроение», сказано, что Елизаров допустил в своих публикациях «ряд принципиальных ошибок», неправильно руково­дил газетой и т. д. Действительные причины опалы становятся понятными из выступления директора Уралмашзавода Л. Владимирова на районной партконференции 7 февраля 1937 года.

«Елизаров не имеет в плоти партийной крови, — говорил директор, — Елизаров должен был вырасти в члена партии», но он вместо этого «попал под руководство и влияние Авербаха, что надолго искалечило Елизарова». Теперь все понятно. Среди друзей Николая были секретарь райкома партии Л. Авербах и работник завода Е. Цетлин, снятые с высоких должностей в Москве и за «политические ошибки» досланные в Свердловск.

Вряд ли Николай Владимирович разделял их «троцкистские» взгляды, да и были ли таковые у них? Скорее всего, все они были близки друг другу просто как вчерашние москвичи, образованные люди и, таким образом, имеющие много общего. Но Авербах и Цетлин незадолго до той конферен­ции были объявлены «врагами народа», вот и вышла дружба с ними ново­испеченному коммунисту боком. Скорее всего, именно это, а не письмо Сталину (было оно или нет) стало причиной гонений на Елизарова.

Однако арестован он не был. Его взял под свою защиту секретарь Свер­дловского горкома партии М. Кузнецов, который, кроме того, помог ему ус­троиться на работу заместителем заведующего орготделом в гориполком. В этой должности он пробыл считанные месяцы, а потом исчез.

Здесь самый загадочный момент его жизни на Урале. Куда-то делась вдруг целая семья, и никто не знает куда. Да еще какая семья! И что еще удивительно, никто ее не разыскивает! Искать, судя по документам, начали только через три года, в 1940-м. Обеспокоился Ленинский райком партии. Удивительно дело! Торжественно, с помпой принимают человека в партию, спустя месяц с треском гонят с работы, громят на партконференции. А ког­да он исчезает, и бровью не ведут. И вдруг, через три года, когда, казалось, забыть бы о нем пора, начинают бить в колокола: коммунист пропал, не снявшись с учета.

Предположили сразу, как водится, самое худшее — отправили запрос в НКВД. Оттуда пришел ответ, что такой среди арестованных не значится. Затем запросили обком партии, который уже в 1941 году (медленно же кру­тились колесики в партийно-бюрократической машине!) прислал разъясне­ние, что Елизарова следует считать «механически выбывшим из партии». Но этим дело не закончилось. Вопрос был вынесен на бюро райкома, которое приняло решение считать «механически выбывшим» не просто так, а «за утерю связи с парторганизацией». Считать выбывшим, оказывается, не про­сто констатация факта, а еще и суровое партийное наказание.

Последним Елизаровых в Свердловске видели Федор и Мария Аникее­вы. Они получили телеграмму, что тогда-то Николай и Фаина в китайском экспрессе поедут мимо Свердловска, и в назначенный час пришли на вок­зал. За минуты остановки Фаина могла сообщить только, что Николая по­сылают «влиять на отца», а она едет с ним. Несмотря на всю наивность та­кого объяснения, оно было недалеко от истины.

В начале 1937 года дела у Чан Кайши стали уже столь плохи, что он вы­нужден был согласиться вновь на союз гоминьдана с компартией Китая в войне против японской агрессии. Мгновенно возобновилась и дружба столь поворотливого политического лидера с СССР. Конечно, советское руководство вовсе не обольщалось надеждой обратить Чан Кайши в свою веру, но в боль­шой игре за влияние на крупнейшую азиатскую державу все средства хороши.

Как только вчерашние враги опять бросились друг другу в объятия, Чан Кайши немедленно вспомнил о пропащем сыне и отправил своему послу в Москве Цзян Динфу телеграмму: «Пожалуйста, найдите сына и верните его». Посол обратился в Наркомат иностранных дел СССР, там обещали по­мочь. Все это происходило именно в те дни, когда над Елизаровыми навис «карающий меч революции».

Как оказался Николай Владимирович в Москве, откуда узнал, что отец разыскивает его, — все покрыто мраком. Но вот что потом неоднократно рассказывал журналистам посол Цзян Динфу: «Через некоторое время после обращения в наркомат иностранных дел ночью меня разбудил телефонный звонок. Сообщили, что некто, не желающий называть своего имени, просит немедленной встречи со мной. Я согласился его принять. Это оказался Цзян Цзинго».

Он сказал, что готов ехать в Китай, но у него нет ни паспорта, ни денег Посол пообещал это все устроить. После этого ночной посетитель прогово­рил: «У меня трудности — я женат на русской девушке, и женился по люб­ви». Посол сказал, что и это ничего, и пригласил чету на следующий день к себе на ужин. Они пришли, и Цзян Динфу смог хорошенько рассмотреть Фаину. Она показалась ему «деревенской простушкой», в общем, понрави­лась, и он ее тоже пригласил в Китай. «Через несколько лет, — рассказывал посол, — я увидел ее в Шанхае и поразился изменениям, произошедшим с ней, — передо мной была великолепная, грациозная леди...»

В первой половине 90-х годов в газете «Аргументы и факты» промельк­нула еще одна деталь, бросающая определенный свет на описываемые собы­тия. Там было напечатано интервью с рассекреченным советским разведчи­ком Джорджем Блейком, занимавшим некогда весьма ответственный пост в английской разведке. В свое время он прославился в Великобритании дерз­ким пробегом из тюрьмы Уормвуд-Скрэбс, после которого и появился в Москве. Блейк был из плеяды ныне всемирно известных асов разведки. После приезда в Москву он оставил прежние свои занятия и принялся за научные исследования.

Он рассказал корреспонденту о случае, когда англичане в Шанхае арес­товали советского разведчика, работавшего вместе с Рихардом Зорге. Как ни старались, не смогли получить от «мистера икс» никаких сведений и в кон­це концов передали его своим союзникам из гоминьдана. Но и китайцы при всем своем изощренно-жестоком умении выбивать информацию, ниче­го не добились. И тогда Чан Кайши предложил Москве обменять его на сына.

Так что, может быть, появление Елизарова ночью у китайского посоль­ства было частью операции по обмену его на пленного разведчика? Может быть. По крайней мере, это объясняет, как Николаю Владимировичу с же­ной и маленьким сыном удалось незаметно исчезнуть из Свердловска, неко­торое время жить в Москве и беспрепятственно уехать в Китай. Ну а то, что он появился у посольства таинственно — ночью, один, не называя име­ни... Ну что ж, не всегда ведь обмены происходили, как в кино: по симво­лическому мосту навстречу друг другу идут два усталых, но довольных чело­века с сурово-мужественным выражением на лицах.

Ехали Елизаровы в самом обычном поезде, открыто. Вряд ли у них было радужное настроение. Им удалось уйти от страшной опасности. К тому вре­мени на Елизарова уже были доносы, земля под ним горела, он этого не мог не чувствовать. Но и впереди полная неизвестность. Ведь и полугода не прошло, как он писал в своем заявлении о приеме в партию, что разговор с отцом и его людьми у него может быть только «на поле боя».

Шестнадцатилетним мальчишкой приехал Цзян Цзинго в Москву, зре­лым 28-летним мужчиной, обремененным семьей, возвращается на родину. 12 лет его подвергали интенсивной пропагандистской обработке мастера своего дела. Конечно, за эти годы он повзрослел, многое увидел, перечув­ствовал и понял, научился критически относиться к агитационному офици­озу, анализировать происходящее. Но убеждения, заложенные в ранней мо­лодости, так просто не меняются, для зрелого человека перемена их — тра­гедия. А в том, что их придется менять, Елизаров не мог сомневаться — помнил ведь он все-таки отца и хорошо знал особенности китайского наци­онального характера...

Тревожен был путь Николая и Фаины к их новому дому.  Но все-таки не настолько, чтобы напоследок не хлопнуть дверью. В центре документации общественных организаций хранится удивительный документ — ксерокопия доноса Елизарова на директора Уралмашзавода Л. Владимирова. На нем нет даты, но стоит пометка: «Владивосток». Ясно, что письмо отправлено по пути в Китай, до этого Николай во Владивостоке не был. Письмо адресова­но в редакцию газеты «За тяжелое машиностроение».

«Уважаемый редактор, — говорится в нем, — я случайно узнал у одного товарища — брат Л. Владимирова (директор Уралмаша) арестован за актив­ное участие в контрреволюционной троцкистской организации на Харьковс­ком паровозостроительном заводе. Владимиров хорошо знает об этом. Кро­ме того, Владимиров все время защищает и оказывает содействие своему брату-троцкисту. Знает ли партийная организация об этом факте? Н. Елиза­ров».

Да, знать, велика была обида Елизарова на гонения, которым он под­вергся без всякой вины, если, покидая страну, где много пережил и хороше­го, и плохого, он в редакцию своей газеты, в которой ему нравилось рабо­тать, где остались его товарищи, посылает не теплые слова прощания, а до­нос. Видимо, отношения между редактором многотиражки и директором завода были напряженными, если они так ярко принялись обвинять друг друга: один с трибуны партконференции, другой в письме, посланном с до­роги.

Это послание — яркое свидетельство того, что он уезжал из СССР с тя­желым чувством.

Встреча отца с блудным сыном, вопреки опасениям, прошла радушно. Елизаров, опять ставший Цзян Цзинго, подарил ему настольное украшение из уральского мрамора, а его супруге каракулевую шубу, купленные в Моск­ве по совету посла. Чан Кайши очень обрадовался внуку, которому тут же сам и выбрал китайское имя. Фаиной он тоже остался доволен, перекрестил ее в Цзян Фанлян.  Имя со значением!

Цзян — это родовой иероглиф семейного клана Чан Кайши, произноше­ние его как «Чан» — диалектное, не общекитайское. «Фан» переводится как «правильный, честный», а «лян» — «добродетельный». Время показало, что проницательный в общении с людьми лидер гоминьдана не ошибся в выбо­ре имени для своей невестки, она полностью соответствовала ему.

Она осталась верной мужу даже в очень тяжкое для нее время, когда Цзян Цзинго всерьез увлекся одной своей сотрудницей. Четыре года тяну­лась их связь, у них родились близнецы. А потом соперница Фаины умерла, чем значительно облегчила жизнь своему высокопоставленному возлюблен­ному, избавив его от необходимости принимать тяжкое решение. Китайские авторы пишут, что все эти годы Фаина достойно несла свой крест, ни сло­вом не упрекнула своего неверного мужа.

Поначалу она помогала ему в работе, но чем выше он поднимался по карьерной лестнице, чем больше появлялось в семье детей, тем дальше она отходила от государственных дел. После встречи с Чан Кайши они поехали жить в Нинбо, к давно оставленной им матери Цзян Цзинго. Она радостно приняла семью совсем было пропавшего и столь счастливо вновь обретен­ного сына.

Здесь Фаина выучилась говорить по-китайски, но, впрочем, только на диалекте Нинбо, не очень понятном другим китайцам. Тем не менее она го­ворила на нем всю жизнь, не особо заботясь о том, чтобы перейти на обще­китайский литературный язык. Она научилась готовить местные блюда и всю жизнь была привержена им. Фаина сама вела хозяйство — разво­дила кур, работала на огороде. И по­том, когда необходимость в этом от­пала, дом всегда держался на ней.

Ее простота, скромность, неизмен­ная доброжелательность привлекали к ней сердца. Людям нравилось, что она совсем не стремится играть сколько-нибудь заметную роль в государстве, как это было свойственно женам высо­ких гоминьдановских чиновников. В зарубежной прессе описывался случай, когда она анонимно пожертвовала миллион тайванских долларов — весь свой капитал — на помощь жертвам разрушительного тайфуна.

Свое восхождение в Китае Цзян Цзинго начал с работы в молодеж­ных организациях, затем несколько лет возглавлял административные органы в провинции Цзянси. Здесь он разработал и предложил пятилетний план переустройства провинции, предусматривающий строительство школ и столовых для бедняков, орга­низацию кооперативов. Развернул жестокую борьбу с наркоманией и проституцией. Но тут ему пришлось вступить в столкновение с кланами, которые пользовались поддержкой на самом верху. Известно, что и сам Чан Кайши не брезговал сотрудничеством с гангстерами. Политическая наи­вность сына его, видимо, удивила. Во всяком случае, когда директору стали намекать, что Цзян Цзинго достоин занять более высокую должность, Чан Кайши пренебрежительно бросил: «А что он может?»

Но здесь он явно ошибался. Сын быстро обнаруживал немалые органи­заторские и административные таланты. Ему многое удавалось, в том числе и крепко «пощекотать» мафию. Ему угрожали, он всюду появлялся с охра­ной. К тому же он был честным чиновником, не брал взяток, чем неприят­но раздражал свое привычно погрязшее в коррупции окружение. Похоже, он вообще не тянулся к богатству — держался подальше от бизнесменов, не стремился урвать. У него даже своего дома не было — только казенный. Зар­плату он строго отдавал жене. А средства, выделяемые ему «на личные рас­ходы», обычно раздавал своим служащим, кто победнее.

Наверное, он знал, что делает. Все-таки он был сыном своего отца, и не богатство его прельщало, а большее — власть. Это далеко не всегда и везде одно и то же. Еще в Нинбо он помимо занятий подзабытым китайским языком усиленно изучал Конфуция. Один из постулатов его нравственно-политического учения гласит, что отношения между правителем и народом должны быть такие же, как между всадником и лошадью. Если всадник хо­чет, чтобы его быстро везли, он должен хорошо заботиться о лошади. А ло­шадь если хочет хорошо жить, то должна быстро везти всадника.

Чиновник, по Конфуцию, обязан быть честным и неподкупным. Все элементы государственной системы должны быть надежно подогнаны друг к другу, вычищены и смазаны. В общем, ничего оригинального, но очень да­леко от китайской действительности. Тем не менее Цзян Цзинго всеми силами старался приблизить ее к идеалу. При этом он в Китае крестился, принял по примеру отца христианство в его баптистском варианте. От ком­мунистических идей довольно скоро полностью отказался, как от чуждых китайскому национальному характеру.

В 1946 году Чан Кайши включил Цзян Цзинго в состав правительствен­ной делегации, направлявшейся в Москву. На него возлагалась особая зада­ча: лично встретиться со Сталиным и убедить его в необходимости передать Китаю некоторые территории, в частности КВЖД. Встреча состоялась, но Цзян Цзинго не удалось ничего добиться. Железная дорога осталась в со­вместном советско-китайском ведении, и только в 1952 году СССР полнос­тью передал ее теперь уже коммунистическому Китаю.

После войны китайская компартия резко усилилась, установила свой контроль за большей частью территории страны. Понятно, что Сталин ори­ентировался прежде всего на коммунистов, Чан Кайши ему становился не нужен и даже начинал мешать. Он опирался в основном на американ­цев, а их опека над Дальним Востоком вовсе не нужна была Москве.

До 1948 года Цзян Цзинго возглавлял службу информационных связей военно-политической администрации северо-востока Китая, после чего отец наконец доверил сыну крупное самостоятельно дело: возглавить проведение валютной реформы. Здесь он показал себя чрезвычайно жестоким админис­тратором. С его благословения были арестованы и расстреляны сотни про­тивников реформы. Вместе с ними пострадало множество спекулянтов и коррумпированных чиновников. Чуть было не расстреляли одного из род­ственников супруги Чан Кайши, крупного махинатора, пользующегося большим влиянием. Ей пришлось потрудиться, чтобы спасти из заключения и переправить в США своего родственника.

В следующем, 1949 году Чан Кайши утерял все свои позиции в Китае и с 2,5 миллиона своих соратников переправился на Тайвань, который отныне в их представлении стал Китайской республикой, а страна, покинутая ими, «зоной, охваченной коммунистическим мятежом». Тут же на острове было объявлено военное положение, продолжавшееся вплоть до 80-х годов. Оно скоро потеряло смысл, но Чан Кайши упорно сохранял его, ибо оно давало ему легитимные полномочия диктатора, абсолютного владыки, к чему он всю жизнь и стремился.

Цзян Цзинго на Тайване получил чрезвычайно ответственный пост гла­вы тайной политической помощи. Под его руководством и при его непос­редственном участии разрабатывались и осуществлялись разведывательно-диверсионные операции против КНР. Он надзирал за настроениями и идеалами, бродившими среди островитян. Их общство не было однород­ным, либеральные круги интеллигенции, предпринимателей мечтали о де­мократии. Цзян Цзинго сурово пресекал все эти вольнолюбивые мотивы.

Во второй раз покинул он родину, теперь уже навсегда. Снова объявил ей войну и теперь уже не на словах, а на деле. Войну во имя чего? Ничего не известно в сколько-нибудь стройной определенной системе идей, кото­рым был привержен тогда Цзян Цзинго, если не считать таковым его уже вполне оформившийся самый свирепый антикоммунизм. В его тени уже подрастало и начинало показывать зубы еще одно противостояние: между ценностями западной и восточной цивилизации. Запад весьма самонадеянно называл свои принципы образа жизни общечеловеческими. Восток проти­вился: демократии противопоставлял единовластие, индивидуализму — еди­нодушный коллективизм, примату законности — политическую целесообраз­ность.

Тайваньское общество, безусловно, принадлежало восточной традиции. Но само его независимое существование было возможно только при поддер­жке США — классической западной страны. И хотелось того или нет тай­ваньскому руководству, а при необходимости, по настоянию американцев медленно, приходилось осторожными шажками смягчать режим, поощрять частную инициативу, развивать предпринимательство.

Это диктовалось прежде всего экономическими реалиями. Остров не располагал почти никакими природными ресурсами. Только четверть терри­тории пригодна для сельскохозяйственного использования. В начале 50-х годов здесь на душу населения в год выпадало всего 145 долларов дохода. Американские капиталисты не спешили инвестировать сюда свои средства — просто не видели в этом перспективы. Но изгнанники привезли с собой не­малые капиталы, большей частью награбленные на родине. Эти деньги зас­тавили работать.

Развитие медленно, но шло, изменения происходили. Незыблемыми ос­тавались абсолютная власть диктатора, запрет на любые политические партии, кроме гоминьдана, военное положение и запрет покидать страну, строгая цензура и никакого инакомыслия. Тысячи агентов Цзян Цзинго вели тотальную слежку за гражданами этой страны. Ее общество долгие годы оставалось предельно закрытым.

Все переменилось со смертью Чан Кайши. Его место в 1978 году и в го­сударстве, и в партии занял Цзян Цзинго. Это была не просто передача трона по наследству. Он немало уже успел поработать на посту министра обороны, а потом и председателя правительства. К этому времени в его го­лове созрели совершенно новые идеи. По американским рекомендациям была проведена радикальная структурная перестройка экономики. Наиболее крупные инвестиции поступили в легкую промышленность, ориентирован­ную на экспорт.

В стране появились тысячи фирм и фирмочек, производящих товары и услуги, торгующих ими. Международный рынок заполнился тайваньским текстилем, обувью, бытовой электроникой... произошло то, что потом было названо «тайваньским экономическим чудом». Остров расцвел. Ежегодный среднедушевой доход в начале 90-х составил уже свыше семи тысяч долларов!

В середине 80-х годов мировая пресса вовсю цитировала и комментиро­вала заявление Цзян Цзинго, которое не укладывалось в традиционную схе­му ни западных, ни тем более восточных экономик: «Главный принцип на­шего экономического строительства — сокращение разрыва между богат­ством и бедностью, создание сбалансированного богатого общества. Расширяя экономическое строительство, надо одновременно тщательно ста­билизировать цены, чтобы поддерживать устойчивый уровень жизни масс. Мы охотнее согласимся медленнее развиваться экономически, чем ради высоких темпов увеличивать отрыв богатства от бедности и создавать извес­тные социальные проблемы».

Ограничение темпов экономического развития в угоду повышению уров­ня жизни населения! Государственное регулирование цен,  стабилизация их. Забота об уровне жизни народа, препятствия поляризации богатства и бед­ности! Самое удивительное, что все это, по крайней мере судя по нашей пе­чати, удается.

Куда менее известно заявление Цзян Цзинго, прозвучавшее в 1973 году, о приоритете задачи национально-культурного, духовного обогащения граж­дан. Но ее реализация была организована не менее масштабно, чем эконо­мическая перестройка. Причем дело не ограничилось, как можно бы пред­положить, открытием новых школ, театров и музеев. Была значительно смягчена цензура, открыты новые, более широкие возможности для художе­ственного творчества и т. д.

Наконец, уже незадолго до смерти, Цзян Цзинго отменил военное поло­жение и разрешил поездки к родственникам в КНР. В стране появились и новые политические партии, на место жестко ранее контролируемому еди­номыслию стал приходить вполне западный плюрализм мнений. Все это, конечно, еще очень молодая, сильно урезанная демократия, но перелом в сторону либерализации общественной жизни произошел, страна двинулась по демократическому пути.

Неизвестно, вынашивал ли идеи либерализации Цзян Цзинго долгие годы и только ждал прихода к власти, чтобы реализовать их, или его под­толкнули к ним господствующие тенденции мирового развития, которые он как разумный политик не мог игнорировать. Факт же состоит в том, что он на рубеже 70-х и 80-х годов чрезвычайно трезво оценил ситуацию, склады­вающуюся в мире, сумел отрешиться от всего, чем руководствовался рань­ше, и решительно перевел стрелку на новый путь.

Единственное, в чем он себе нее изменил, — это антикоммунизм. «Уж я-то знаю, что такое коммунизм! » — восклицал он по американскому телеви­дению, намекая на свой опыт жизни в СССР. Он имел в виду, конечно же, не марксистский идеал построения рая на земле, а сталинский тоталита­ризм. А если уж говорить о нем, то он мало чем отличается от тоталитариз­ма чанкайшистского, одним из ведущих деятелей которого был Цзян Цзин­го. Однако к концу жизни он отрекся и от тоталитаризма вообще, в какие бы одежды тот ни облекался.

За несколько месяцев до смерти очень больного, прикованного к креслу, слепого президента журналисты спросили: «Что вы считаете наиболее важ­ным, чему научились за свою жизнь?» И тут этот очень больной и очень пожилой человек необычайно взволновался и буквально рявкнул: «Искоре­нять коммунизм! » Вот на какой ноте закончилась жизнь бывшего уралмашевца, изо всех сил стремившегося некогда вступить в ВКП (б), резко кри­тиковавшего на партсобраниях своих товарищей по партии, не участвующих в политической и общественной жизни коллектива!

Внешне, впрочем, он после Свердловска не очень изменился. Западная пресса с восторгом писала, что тайваньский президент ведет себя на ред­кость демократично. Много ездил, встречался с людьми. Часто его можно было видеть в простой, совсем не официальной курточке и бейсбольной кепке. Где-то после войны в Китае встретился с незнакомым ему уралмашевцем И. Малышевым. Обрадовался, зазвал его в гости, осыпал вопросами о заводе, о людях, которых там знал. Но гость держался деревянно и на все вопросы отвечал только, что он недавно с фронта и ничего не знает.

Встречи с советскими людьми вообще были очень редки. Но русского языка не забыл, часто говорили с Фаиной по-русски. Пересматривали ста­рые фотографии, вспоминали...  Она пережила мужа. Как и некоторых из своих детей. Конечно, тосковала по родине. Но тут уж ничего поделать было нельзя — режим не выпустил бы ее туда ни в коем случае. Слухи, одно время ходившие о ее тайных, под охраной, поездках через Дальний Восток и Сибирь на Урал, скорее всего, пустые.

Военный летчик Н. Козлов, воевавший в конце 30-х годов в Китае, в своей книге «В небе Китая» рассказывает о встрече с Фаиной на городской улице. Она очень обрадовалась, услышав русскую речь, подошла к летчику. Завязала с ним разговор. Конечно, он спросил, не хочет ли она домой. «Ви­дите, — спросила она, показав на двух ребятишек, — вот они, двое бегают. Куда я от них?»

Когда Цзян Цзинго стал президентом, отдел культуры ЦК партии го­миньдан специально «прорабатывал» вопрос: как официально именовать Фаину — госпожа Цзян или госпожа президент? Решили— госпожа Цзян, причем с ней не посоветовались. И когда ее так назвали в телевизионном репортаже с какого-то благотворительного вечера, она резко запротестовала. Дело в том, что под именем госпожи Цзян весь Китай знал супругу Чан Кайши — яркую личность, крупную фигуру, имеющею влияние на полити­ческую жизнь в государстве. Фаина же всегда была чужда какому-либо са­мовыпячиванию.

Скромно и тихо она жила и после смерти мужа — последней ниточки, хоть как-то связывающей ее с родиной. Он не оставил ей никакого наслед­ства — богатства так и не нажил. Поскольку президентом он был избран, а не назначен, то пенсию, положенную по тайваньским законам вдовам госу­дарственных чиновников, Фаина не получала. Ей платили пособие по слу­чаю смерти кормильца и какие-то суммы из фонда взаимопомощи.

В «Известиях» от 8 октября 1994 года появилась коротенькая заметка под чудовищно бестактным, разухабистым заголовком: «Русскую невестку гене­ралиссимуса хватил удар». Сообщалось о приступе инсульта у бывшей весе­лой уралмашевской девчонки Фаины Вахревой, отправившейся по давней и святой русской традиции вслед за мужем в далекую, совсем для нее незнако­мую страну. И не на ловлю удачи, а чтобы там разделить с ним его участь, которая очень могла бы быть и незавидной. Муж любил ее и вряд ли стал скрывать от нее свои опасения по поводу того, что его могло ожидать.

На одной из выставок архивных документов, проходивших в Свердловс­ком областном краеведческом музее, я услышал разговор о том, что «Урал — кузница президентских кадров». А что — тут есть чем если не гордиться, то, по крайней мере, козырнуть в разговоре. Леонид Брежнев был связан с Ура­лом, что в советские времена старались не афишировать. Борис Ельцин — его уроженец, о чем много и громко говорилось. И вот Цзян Цзинго — пре­зидент Тайваня, так много сделавший для своего государства. Об уралмашевских истоках его судьбы сначала молчали, потом, на заре реформы, то­ропясь поскорее выдать сенсацию, прокричали, не очень заботясь о соответ­ствии сообщаемых данных действительности, а потом, похоже, напрочь забыли.

Между тем именно теперь пришло время для вдумчивой исследовательс­кой работы, для копанья в московских архивах. Тде сегодня наверняка есть множество материалов, рассказывающих о жизни этого человека в Москве и в Свердловске. Наверное, такая работа откроет нам много нового в его лич­ности. В любом случае его необыкновенная жизнь стоит тщательного иссле­дования.

Его заслуги были признаны даже в КНР, с которой он так долго и упор­но боролся. ЦК компартии Китая прислал на Тайвань соболезнование по случаю его смерти. А современная обществоведческая наука этой страны так оценивает деятельность Цзян Цзинго: «...она отвечала интересам Китая и всей китайской нации и войдет в историю».

 Джапаков, А. Уральские корни президента Тайваня / А. Джапаков // Урал.-2002.- №7.- С.177-189.

Джапаков, А. «Вехи биографии»

Цзян Цзинго, президент Тайваня в 80-е годы прошедшего столетия, удивлял западных журналистов своей открытостью и демократичным поведением, столь не свойственным восточным лидерам. Он много ездил, встречался с людьми, его часто видели одетым в самую простецкую легкую курточку с легкомысленной бейсболкой на голове. Это казалось тем более странным, что изрядный отрезок своей жизни - полтора десятилетия (1950-1965) - именно он возглавлял тайную политическую полицию островной чанкайшистской деспотии. На него тогда была возложена ответственная задача: сдерживать развитие либеральных настроений в интеллигентских и предпринимательских кругах тайваньского общества (на эту цель работала 25-тысячная армия секретных агентов). На нем же лежала забота об "идейной чистоте" и "политической зрелости" армии - главной опоры режима. Наконец, под его руководством разрабатывались и реализовались диверсионные операции против КНР, или, как ее называли на острове, "зоны, охваченной коммунистическим мятежом".

Но в 1987 году, после смерти президента Тайваня, ЦК Компартии Китая направил соболезнование по поводу смерти Цзян Цзинго, а китайская пресса писала, что его деятельность "отвечала интересам Китая и всей китайской нации и войдет в историю". И дело тут, наверное, не только в том, что, руководя страной, бывший душитель демократических свобод значительно смягчил режим: разрешил поездки к родственникам на континент, ослабил цензурный прессинг, допустил возможность собраний, демонстраций и пр. Главную роль в перемене отношения к тайваньскому лидеру в KHP да и во всем мире сыграли, скорее всего, громадные успехи островной экономики, достигнутые благодаря реформам Цзян Цзинго.

В начале 90-х годов ежегодный средний доход на душу населения составил здесь свыше семи тысяч долларов! И при этом развитие шло в соответствии с прозвучавшим в 80-е годы на весь мир заявлением Цзян Цзинго: "Главный принцип нашего экономического строительства - сокращение разрыва между богатством и бедностью, создание сбалансированного общества. Расширяя экономическое строительство, надо одновременно тщательно сбалансировать цены, что согласимся медленнее развивать экономику, чем ради слишком высоких темпов увеличивать отрыв богатства от бедности и создавать известные социальные проблемы".

Президент Тайваня решил создать не просто богатую страну, а всенародно богатую. Многие усматривали в этом популизм. Но ведь за годы власти Цзян Цзинго идея стала общепризнанным фактом. К миллионам граждан его страны, практически не имеющей природных ресурсов и где только четверть площадей пригодна для сельского хозяйства, а 90 процентов всех энергоносителей импортируется, пришло процветание. Причем добились они его в основном своими силами. Известно, что за 40 лет с начала 50-х годов иностранные инвестиции в экономику Тайваня составили всего 10 миллиардов долларов - слишком мало, чтобы создать такую развитую экономическую инфраструктуру, какой ныне обладает страна.

Время президента Цзян Цзинго пресса окрестила "годами тайваньского НЭПа" и "экономическим чудом". Оно стало плодом либерализации режима в противовес, скажем, эпохе первых советских пятилеток, грандиозные результаты которых были достигнуты, наоборот, усилением репрессий.

В молодости Цзян Цзинго оказался не просто наблюдателем, но активным участником укрепления сталинизма, ревностно служил ему и чуть не пал его жертвой. То были годы формирования политических взглядов Цзян Цзинго. Усвоенное за годы жизни в СССР неизменно оказывало влияние на его решения и поступки всю последующую жизнь.

КОММУНИСТ НИКОЛАЙ ЕЛИЗАРОВ

Советский период бурной биографии будущего тайваньского лидера (у нас его называли Николаем Владимировичем Елизаровым) описан вскользь и далеко не изучен. В нем немало загадок. Одна из них - момент возвращения в Китай. До сих пор в деталях не известно, как оно произошло. Однако сегодня уже появились некоторые сведения, позволяющие об этом судить. Автор нашел их в документах, хранящихся в Центре документации общественных организаций Свердловской области и в Музее истории  Уралмашзавода, на котором Елизаров работал с 1932 по 1937 год.

В Свердловск, на строительство индустриального гиганта, он попал не сразу. Сначала были Университет трудящихся Востока в Москве (здесь он учился вместе с будущим своим идейным врагом Дэн Сяопином), Казанское танковое училище, Ленинградская военно-политическая академия и, наконец, работа рядовым станочником на заводе "Динамо", а потом заместителем председателя подмосковного колхоза.

Подальше от столицы, на Урал, его убрали, чтобы не раздражать представителей китайских коммунистов в Коминтерне. Несмотря на опубликованное в "Правде" громкое отречение Елизарова от отца - Чан Кайши, они ему не доверяли, более того, требовали его репрессировать. На Уралмаше он поначалу возглавил бюро жалоб, потом стал помощником начальника крупнейшего на заводе механического цеха № 1 и, наконец, исполнял обязанности редактора многотиражной газеты "За тяжелое машиностроение".

На завод он приехал в 1932 году кандидатом в ВКП(б), но в партию его приняли лишь в конце 1936 года, за несколько месяцев до обрушившихся на него несчастий, о которых речь впереди. По-русски говорил чисто, с едва заметным акцентом, в общении был открыт, доброжелателен - простой, компанейский парень. В работе добросовестен и дисциплинирован. Такие качества не остались незамеченными, ему часто поручали читать лекции рабочим, да и в газету его привела, скорее всего, не так уж часто тогда встречающаяся грамотность.

О том, что его отец Чан Кайши - сначала ближайший соратник признанного лидера китайских революционных демократов Сун Ятсена, а после его смерти вероотступник, порвавший с коммунистами и захвативший власть в Китае путем переворота, - мало кто знал. Сам же сын не стремился афишировать это обстоятельство. Впрочем, "глава китайской черной реакции", как писал об отце в одном из своих заявлений Елизаров, приходился ему родителем разве что по крови (на матери Цзян Цзинго, небогатой провинциалке, Чан Кайши женился в 15 лет по настоянию родителей и вскоре после рождения сына развелся с ней).

О том, что Николай Елизаров - самый правоверный коммунист, знал каждый - он не уставал это подтверждать. Прежде всего, его новое имя. В Москве, куда из Шанхая его послал на учебу отец в 1925 году, когда еще был близок с руководителями Советской России, Цзян Цзинго некоторое время жил у старшей сестры Ленина, Анны Ильиничны Елизаровой-Ульяновой. Отсюда - фамилия, а отчество - свидетельство духовного родства с вождем революции. И еще раз повторю: он активно участвовал в общественной жизни, не отказывался ни от каких поручений, постоянно выступал на партсобраниях.

Вот несколько цитат из этих выступлений, оставшихся в протоколах собраний: "Наш инженерно-технический персонал молодой по производственному стажу, надо его воспитывать. Наш инженерно-технический персонал стоит в стороне от политической работы цеха... Товарищ Молотов сказал, что не может быть советского инженера и техника, который не участвует в политической и общественной жизни цеха... Наши инженерно-технические работники собраний не посещают! Надо с этим бороться" (14.12.1933 год). "Коммунист Бабин опоздал на 20 минут, Павлов после пьянства не вышел на работу, Лебедев сломал станок и скрыл... Классовый враг действует в наших рядах!" (9.06.1933 год).

Безапелляционная категоричность, энергичный атакующий стиль таких выступлений вполне в духе времени. И Николай Владимирович на собраниях, да и в своих лекциях, говорит напористо, горячо, остро - так, что не может возникнуть и тени сомнения в его коммунистических убеждениях и верности "магистральной линии". А между тем кандидатский стаж, начавшийся еще в Москве, все продолжается. Политическая биография его безупречна. В танковом училище он - секретарь комсомольской ячейки, в Военно-политической академии - член комсомольского бюро. Партийные чистки на заводе он проходит без сучка, без задоринки. И все... кандидат.

Наконец 16 ноября 1936 года появляется его заявление с просьбой "перевести из кандидатов в члены ВКП(б)". В нем Елизаров пишет: "Мой отец Чан Кайши является изменником и предателем великой китайской революции и в настоящее время главой китайской черной реакции. С первого момента его измены я вел борьбу против него". 7 декабря 1936 года на собрании партийной организации типографии и редакции газеты Николая Владимировича принимают в партию, а уже 11 декабря бюро Орджоникидзевского района ВКП(б) утверждает это решение.

Все вроде бы отлично складывается у Елизарова. Не только коммунисты оказали ему доверие, но и "беспартийная масса" избирает депутатом Орджоникидзевского районного Совета депутатов трудящихся. У него хорошая семья. Любимая жена, Фаина Ипатьевна Вахрева, работает тут же, на Уралмаше, подрастает сын Эрик. Работа в газете ему нравится, он со страстью отдается ей, пишет остро. У него много хороших друзей. Ближе всех, пожалуй, семья Аникеевых, глава которой - Федор Павлович - бригадир и комсорг в механическом цехе № 1, это он познакомил Николая с Фаиной.

Но 5 февраля 1937 года (и двух месяцев не прошло после долгожданного вступления Елизарова в партию) бюро Орджоникидзевского РК ВКП(б) снимает его с работы. В постановлении говорится, что в газете "За тяжелое машиностроение", руководимой Елизаровым, допущен ряд принципиальных ошибок. В их числе названы публикации, несправедливо обвиняющие отдельных инженерно-технических работников в грехах, которые они не совершали. Довольно необычная для того момента формулировка. Силу набирала кампания травли советской интеллигенции, в том числе и инженерно-технической. Так что Елизарову ставился в вину, скорее, излишек усердия в реализации генеральных партийных установок, нежели его недостаток.

Существует версия, пытающаяся объяснить появление внезапных гонений на Елизарова: будто бы Елизаров обратился к Сталину с просьбой разрешить ему уехать в Китай. Однако версия эта более чем сомнительна. Что заставило Николая Владимировича рваться на родину? Что ждало его там? От отца он публично отрекся, и тот, конечно же об этом знал. "Открытое письмо" Цзян Цзинго, опубликованное в "Правде" 21 апреля 1927 года, стало достоянием мировой печати. Но и китайские коммунисты никак не могли сколько-нибудь по-доброму отнестись к сыну своего злейшего врага.

Куда ближе к истине объяснение, прозвучавшее в выступлении на районной партконферен ции (она состоялась 7 февраля 1937 года) директора Уралмашзавода Л. Владимирова: "Елизаров не знает партийных традиций, - гремел директор с трибуны конференции, - Елизаров не имеет в плоти партийной крови... Тот факт, что он попал под руководство и влияние Авербаха, надолго искалечил Елизарова".

Да, среди друзей Николая Владимировича были и секретарь райкома партии Лев Авербах, и заведующий бюро технического обслуживания Уралмаша Ефим Цетлин. Первый остался в истории как один из создателей и лидер Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), много сделавшей для удушения всего, что было наиболее талантливо в советской литературе 20-х годов. Второй известен как секретарь ЦК РКСМ. Оба попали в немилость и были сосланы на Урал за приверженность к троцкизму. Оба дали Елизарову рекомендации в партию незадолго до того, как сами были репрессированы. И, скорее всего, именно это послужило причиной преследования Николая Владимировича.

Некоторое время он был без работы, затем с помощью секретаря Свердловского горкома партии М. Кузнецова устроился заместителем заведующего орготделом горисполкома. Но по всему было ясно: арест Елизарова неминуем. И вдруг в мае 1937 года он вместе с семьей таинственно исчезает из Свердловска. Никто не видел его отъезда, никто не знал, куда он уехал. И только в 1940 году Ленинский райком партии начинает искать пропавшего коммуниста, так и не снявшегося с учета. На запрос из НКВД приходит ответ: среди арестованных Елизаров не значится. Затем следует обращение в обком партии, на которое получено довольно странное разъяснение: исчезнувшего следует считать "механически выбывшим". Бюро райкома так и поступает, приняв 12 февраля 1941 года решение "за утерю связей с парторганизацией" считать Елизарова "механически выбывшим" из партии.

В 1937 году только два человека знают, куда он уехал. Более того, они даже сумели проводить его в дорогу. Это все те же верные друзья - Федор и Мария Аникеевы. После исчезновения Елизаровых они однажды получили телеграмму с просьбой прийти на вокзал к экспрессу Москва - Пекин. И пришли. Из вагона вышли Николай с Фаиной и маленьким Эриком. Они ехали в Китай. Как объяснила Фаина, Николая посылают влиять на отца. Много лет Аникеевы молчали и рассказали журналистам об этой встрече лишь в 90-х годах минувшего века, когда стало "можно рассказывать".

ЗАГАДОЧНОЕ ПОЯВЛЕНИЕ В МОСКВЕ

Свердловские гонения на Елизарова совпали по времени с недолгим, но значительным потеплением отношений между чанкайшистским гоминьданом и китайской компартией (а значит - и с СССР). Обе крупные китайские политические силы объединились для борьбы с японской агрессией. И как только это произошло, гоминьдановский посол в Москве Цзян Динфу получил от Чан Кайши телеграмму: "Пожалуйста, найдите моего сына и верните его".

Посол тут же обратился в Наркомат иностранных дел СССР. Через некоторое время его разбудили ночью и сообщили, что какой-то человек, отказывающийся назвать свое имя, просит немедленной аудиенции. Посол согласился принять неизвестного - это был Цзян Цзинго. Он сказал, что готов вернуться на родину, но у него нет ни паспорта, ни денег. А кроме того, продолжил ночной гость, "у меня трудности - я женат на русской девушке и женат по любви". Посол пообещал во всем помочь и на следующий день пригласил чету на ужин. Фаина ему понравилась, хотя и показалась "совсем простушкой". Впрочем, как впоследствии рассказывал он журналистам, встретив ее через несколько лет в Шанхае, увидел уже "грациозную леди".

Остается загадкой, как все-таки Елизаров оказался в Москве у ворот посольства. Без паспорта и денег, но уверенный в том, что посол не единожды заклейменного им отца примет его и окажет содействие. И никто не помешал Николаю Владимировичу - да не одному, а с семьей - приехать с Урала в Москву. Он ведь был уже "под колпаком", и за ним приглядывали.

Некоторый свет на эту ситуацию бросает публикация, появившаяся в газете "Аргументы и факты" ("Блейк снимает маску" - № 50, 1990 г.). Это интервью со знаменитым асом разведки Джорджем Блейком, который много лет, занимая важные посты в британской секретной службе, работал на СССР. В числе прочего он рассказал, как во второй половине 30-х годов англичане арестовали в Шанхае советского разведчика, связанного с Рихардом Зорге. "Мистер Икс", как его назвали англичане, несмотря на все их старания, не сообщил никаких сведений, и, в конце концов, они передали его своим коллегам из гоминьдана. Тут-то Чан Кайши и предложил Москве обменять его на Цзян Цзинго.

Джордж Блейк, давно рассекреченный и мирно занимающийся в Москве научными исследованиями, ничем не подтверждает свой рассказ. Но он многое объясняет. По крайней мере, внезапное бесследное исчезновение Елизаровых из Свердловска и ночное появление Николая Владимировича у посольства, как и то, что посол сразу же согласился его принять. Видимо, это было частью операции по обмену советского разведчика на сына Чан Кайши. И НКВД и посол принимали участие в этой операции. И тогда в ней не остается ничего загадочного. Цзян Цзинго в Свердловске не имеет никакой ценности для советского руководства; времена, когда неугодные просто высылались из страны, прошли, в 37-м так легко никто не отделывался. А в обмене есть свои выгоды: возвращается провалившийся разведчик, сам собой разрешается щекотливый вопрос о сыне Чан Кайши - этот лидер вырос в крупную политическую фигуру, пошел на некоторое сближение с СССР, стоит ли портить с ним отношения из-за сомнительного удовольствия наказать еще одного "троцкиста"...

Выступая однажды по американскому телевидению, Цзян Цзинго воскликнул: "Уж я-то знаю, что такое коммунизм!". И объяснил, что знает его по опыту жизни в Советском Союзе. Ревностный большевик стал ярым антикоммунистом.

В сентябре 1987 года, незадолго до смерти президента, западные журналисты спросили его: "Что является самым важным, чему вы научились за 77 лет своей жизни?". И вот этот очень пожилой и очень больной, прикованный к инвалидному креслу человек вдруг необычайно оживился и буквально крикнул: "Искоренять коммунизм!". Вот насколько сильными оказались впечатления его молодости, проведенной в СССР в годы становления и победы сталинского режима.

По сути cвoeй любые диктатуры, в кaкиe бы идеологические одежды они ни рядились, имеют много общего. Сходство есть и у тайваньского чанкайшизма с советским сталинизмом. Так что в своей государственной деятельности Цзян Цзинго сознательно или неосознанно, но использовал определенные уроки, усвоенные в молодости. Известно, например, что он был жестким администратором - не чурался массовых арестов и расстрелов. Особенно, когда отец поручил ему важный самостоятельный участок работы - возглавить валютную реформу в стране.

При этом он никогда не стремился к обогащению, не сближался с кругами наиболее успешных предпринимателей и бизнесменов. В чанкайшистской, насквозь коррумпированной чиновничьей среде он был "белой вороной": взяток никогда не брал. На протяжении всей жизни у него не было сколько-нибудь значительной собственности. Даже дома, в которых он жил, занимая весьма крупные посты в правительстве, были казенные.

Зарплату регулярно отдавал жене, которая в Китае получила от Чан Кайши имя Цзян Фанлян. Фан означает "правильная, честная", а лян - "добродетельная". Средства, выдаваемые на представительство и иные личные расходы, обычно раздавал обслуживающему персоналу. После смерти не оставил семье никакого особого наследства. Вдова довольствовалась пособием по случаю потери кормильца и деньгами, получаемыми ею время от времени из государственного фонда взаимопомощи. Жила довольно скромно, никогда не стремилась занять какое-либо место в чиновничьей иерархии, чуждалась всякого вмешательства в работу мужа. Она старалась оставаться только скромной домохозяйкой, всецело занятой заботами о детях и душевном комфорте супруга.

Такой стиль жизни очень знаком нам. В 30-е годы высшие руководители CCCP всячески подчеркивали личную скромность и демократичность в общении с народом. Личная скромность, материальная непритязательность составляли непременные условия пребывания у власти, важный атрибут неразрывного "единения с народом", источник популярности в массах.

Трудно сказать, какие именно глубокие внутренние причины (наряду с американскими рекомендациями) побудили Цзян Цзинго радикально сменить курс от монопольного единовластия к внедрению зачатков политического плюрализма, от антагонистического противостояния материковому Китаю к шагам, направленным на сближение с ним. Но вот истоки продемонстрированного и ставшего реальностью еще при жизни президента приоритета движения к повышению именно общественного благосостояния, к устранению противоречий между богатством и бедностью - не коренятся ли они в идеях, усвоенных совсем еще молодым китайцем в годы его московской и ленинградской учебы?

Идеи эти не могли ему не импонировать. Ведь детство Цзян Цзинго прошло в маленьком провинциальном городке Сикоу, в небольшой бедной семье его матери, брошенной отцом. Чан Кайши вплоть до 1927 года считался одним из самых видных последователей вождя революционной демократии Китая Сун Ятсена, борцом за народное дело. Таким, по крайней мере, знал его сын, еще в 1925 году уехавший в Москву. Ему было тогда всего 16 лет, и вряд ли он мог зрело анализировать и трезво оценивать все, что говорили ему преподаватели марксизма-ленинизма. Но практика строительства социализма, с которой он столкнулся уже в зрелом возрасте, уральский опыт, репрессии, которым подвергались многие из хорошо знакомых ему людей и в чьи жернова чуть не попал он сам, отвратили его от этих методов претворения в жизнь высокой идеи. Юношеские же мысли о справедливом для всех обществе, видимо, не переставали его волновать, и, придя к власти, он принялся их осуществлять. Однако нe так, как об этом говорилось на лекциях, которые студент Цзян Цзинго слушал в Москве, но и не точно по рецептам западных специалистов, а по-своему. Так, как он понимал справедливость: "создание сбалансированного общества".

Джапаков, А. Тайна Цзян Цзинго / А. Джапаков // Наука и жизнь.-2003.- №1.-С.40-45

Зайцев, В. «Одинокая береза в бамбуковой роще»

 Так зовут на Тайване нашу землячку, ставшую когда-то женой президента этой страны.

 Жила-была в довоенном Свердловске симпатичная де­вочка Фая Вахрева, по суще­ству сирота. Старшая сестра Анна заменила ей рано умер­ших мать с отцом. В те годы государство не на словах, а на деле заботилось о таких де­тях, давало знания, профессию. Вот и Фая поступила в знаме­нитое уралмашевское ФЗУ (ныне профтехучилище № 1), где подружилась с Руфиной Семашко. Вместе собирались они пополнить ряды рабочего класса, ходили  на курсы под­готовки в Индустриальный ин­ститут, а затем и учились там, на вечернем отделении.

Ну а за пределами трудовой «альма-матер» закадычной подружкой у Фаины слыла Татьяна Карелина. Та самая, что в будущем стала знамени­той конькобежкой  «уральс­кой молнией», рекордсменкой мира и заслуженным масте­ром спорта. Сколько раз не­разлучницы, «обув острым железом ноги», а вернее, при­крутив к «пимам» простенькие «снегурки», спешили на расцве­ченный огнями заводской каток!

Вот на эту-то «Золушку» — белокурую красавицу в замас­ленной спецовке — токаря комсомольско-молодежной бригады «Уралмашзавода» и положил глаз заместитель начальника 1-го механическо­го цеха, чернявый, худощавый, чуть раскосый Николай Ели­заров. Лишь позднее девушка на выданье прознала, что на самом-то деле его зовут Цзян Цзинго и он... китаец. Мало того, сын самого вождя Го­миньдана — Чан Кайши. И попал сюда, на Урал, с согла­сия папаши (придерживавше­гося тогда еще прокоммунис­тических взглядов) по линии Коминтерна, чтобы лучше по­нять пролетариат первой стра­ны социализма.

Познакомил молодых людей разбитной цеховой комсорг Федор Аникеев, превратив­шийся затем вместе с супру­гой в своеобразных сватов. Жена Федора, Мария Семенов­на, что живет и доныне на улице Культуры, любит вспо­минать те чудные мгновения: «Коля-то к моему Феде не раз обращался с сугубо личной просьбой. Мол, подведи меня  к передовой токарше, а то мне, как начальнику, неудобно. И мы наконец поняли, что влю­бившийся иноземец — чело­век хороший и, право, будет по жизни верным мужем и заступником сиротке...»

Стали жить-поживать...

Весной 1935-го уралмашевский соцгородок сыграл под звуки Интернационала, так сказать, международную сва­дебку, и молодые стали жить-поживать сперва в коммунал­ке, а после в выделенной им маленькой квартире на улице Красных партизан. Свой ме­довый месяц по льготной профсоюзной путевке провели на Черноморском побережье в Сочи.  Опять же осталась от той светлой поры радостная открытка с фотографией, где молодожены зафиксированы среди черноморских, волн в купальниках.

Чуткая молодая женушка, конечно же, понимала, что у ее суженого за далекими мо­рями и горами есть близкие, которые имеют на него не меньше прав. Тем более что их по-разному взволновала весть о его браке, доселе не­мыслимом в знатном роде, где испокон веков передавался и свой собственный фамильный иероглиф, который еще сле­довало заслужить. А подогре­вала их переживания и вол­нения сгущаю­щаяся в Советс­ком Союзе ат­мосфера подо­зрительности к иностранцам, пе­реходящая порой в прямые репрес­сии.

Коснулось черное крыло судьбы и моло­дой, семьи.  Гла­ву ее понизили в должности по вымышленному обвинению, хо­зяйку же компе­тентные органы предупредили негласно, что следует, дескать, быть побдительней. И, похо­же, под давлением всех обсто­ятельств Вахрева дарит упо­минавшейся Татьяне Карели­ной карточку с многозначи­тельной надписью: «Таня, мо­жет быть, вскоре волны света унесут меня куда-нибудь, так пусть уж тебе мордочка эта  напомнит слово «не забудь».

За тридевять земель

Запись оказалась и впрямь пророческой, хотя живущий по соседству будущий писатель - детективщик Лев Овалов уже тогда разразился повестью «Утренняя смена», где в каче­стве главных положительных героев вывел любивших друг друга  русскую заводскую дев­чонку Зину и китайского эмиг­ранта Чжоу. По авторскому сюжету, когда на родине гостя вспыхнула революция, то он заспешил домой, разумеется, позвав за собой и свою любовь, вроде бы разделявшую его революционные взгляды. Увы и ах, та отказалась следовать за любимый, испугавшись раз­делить на чужбине неясную судьбу.

В действительности же до­вольно суровой неровной жиз­ни с истинными прообразами произведения получилось куда круче, чем с персонажа­ми на белых гладких страни­цах. Уралмашевка снова ре­шилась круто изменить свою жизнь, посчитав семейным, да и человеческим долгом не расставаться с мужем. Ну а причины отбытия того в род­ной Китай очевидцы объясня­ли кто на что горазд. Офици­альная версия заключалась в том, что Чан Кайши, к тому времени ставший диктатором на материковом Китае, обра­тился к Иосифу Сталину с просьбой отпустить наконец-то на родину его отпрыска, превратившегося почти, что в политического заложника. И другой диктатор в связи с воз­растающей на Востоке японс­кой угрозой решил не ссориться с потенциальным союзни­ком. А сама Фаина знакомым этак наивно, по-женски, рас­толковывала «большую поли­тику». Мол, нашенский вождь, смотрящий далеко вперед, посылает муженька помочь окончательно сагитировать колеблющегося папашу в коммунистическую веру.

Перед отъездом Елизаровы раздали друзьям нехитрое имущество. К примеру, подру­ге своей  Руфине Фаина сде­лала поистине царский пода­рок — презентовала на дол­гую память (с умыслом) ме­таллическую детскую кроват­ку, страшную тогда редкость. И, только подумать, в ней баюкали четырех младенцев. Сына и трех Люсь — Руфинину дочурку и двух дочек при­ятельниц. А растроганная про­щанием свердловчанка повязала гарусный красивый шар­фик на шею Фаиному первенцу Эрику — хнычущему ма­лышу («он был ревуном»), ко­торому на родине дадут имя Сяо Вэнь. Его Аникеевы ли­цезрели в последний раз вме­сте с мамашей у международ­ного вагона. Затем между ними на десятилетия опустил­ся невидимый занавес молча­ния и незнания. Правда, были робкие попытки переписки. Но о той стороны недвусмыслен­но намекнули, что новое поло­жение мужа обязывает не вспо­минать «советских», а на этой — иных «переписчиков», как   шпионов, отправлял в ста­линские лагеря.

Разумеется, русской женщи­не на первых порах пришлось ох как не сладко в чужой стра­не. И вначале она пыталась хотя бы через официальные контакты поддерживать связь с далекой родиной.  Характерный эпизод приводит в своих воспоминаниях летчик Николай Козлов, в числе добровольцев помогав­ший китайцам в 1938 году сражаться с самураями: «В Няньчане она ждала киносе­анса. Рядом два русоголовых мальчика с косым разрезом глаз и оливковым цветом лица. Услышав русскую речь, охотно вступила в разговор. Чувствовалось, что собеседни­ца просто упивается звуками родной речи. Кто-то вспомнил уральские горы и сосны. По ее лицу пробежала тень. Что вспоминать далекое, невозв­ратимое... Видите, двое бега­ют?  Куда от них денешься?! Некуда, верно, было деться и от общественных политичес­ких обстоятельств. Муж ее, как возвращенец, начинал только восхождение на крутую и скользкую, несмотря на отцов­скую опеку, вершину власти. И по возможности «невеста с севера» помогала ему. Впро­чем, ее саму органично выру­чало щедрое и доброе сердце. В «ссыльной» провинции Цзянси она возглавила дом сирот. Забегая вперед, упомя­ну, что когда на Тайвань, где они жили, позднее обрушил­ся страшный тайфун, то «рус­ская» женщина инкогнито, перевела в фонд пострадавших часть собственных небольших сбережений.

«В той стране далекой буду тебе жена...»

Даже высокомерные родители мужа были покорены лас­ковым характером невестки, дав ей почетное имя Фан Лян, что означало — честная, доб­родетельная. Но вот мужскую неверность однажды ей при­шлось перенести. Будучи еще вожаком местной молодежи, супруг ее сошелся с активист­кой Чжан Я-жо, которая раз­решилась аж двумя близне­цами. Фаина никогда не на­поминала ему об этой измене, а тот постоянно пытался заг­ладить вину, подарил личный портрет с автографом: «Люби­мой моей жене Фаине с любо­вью!»

А свекор, строгий гене­ралиссимус, ходатайствуя за сына, преподнес собственно­ручной каллиграфический свиток, И вправду, разве от нелюбимой мыслимо было заполучить в дополнение к уральскому уроженцу еще тро­их детей — двух сыновей (роды третьего были трудны­ми, с переливанием крови) и дочь. Но когда чанкайпшстам под ударами Китайской народ­но-освободительной армии пришлось перебраться на ост­ров Тайвань, супруге все воз­вышающегося Цзян Цзинго буквально каждый божий день приходилось выискивать «золотую середину» в совмест­ной и общественной жизни, в политике и быту. Ведь неприз­нанное государство, поддержи­ваемое американцами, стало подлинным бастионом антисо­ветизма, и ее благоверный открыто заявлял с высокой трибуны: «Уж я-то насмотрел­ся на ненавистный комму­низм...»

Между тем: урожденная Вахрева оставалась патриот­кой «коммунистического» род­ного края — Урала. Потому она просто больше не занима­ла никаких даже самых малых должностей, а полностью отдалась семейным заботам, стала хранительницей домаш­него очага, стирающей тяже­лые шторы и разводящей во дворе кур» старательно овла­девающей головоломным для нее чужим наречием. Пожалуй, чуть полегчало,  когда ее «Коля Елизаров» стал президентом, так называемой Китайской Республики и взял новый курс, отменил держав­шееся со времен «гражданс­кой» военное положение, раз­решив оппозиционные партии и пообещав открытые выборы, а главное, позволил родственникам посещать материк. Но тут у Фаины начались нелады со здоровьем, открылась аст­ма, почти постоянно требова­лась кислородная маска, при­стали боли в костях и суста­вах. И в газетах, как-то даже опубликовали фото «первой леди» страны в инвалидной коляске. В довершение бед один за другим стали умирать ее близкие родственники. Пер­вым — сын- «свердловчанин». В 1988, году скончался муж, брак с которым, выдержав не­виданные испытания, длился полвека.

Сегодня 83-летняя вдова потеряла уже всех троих сы­новей. У нее осталась лишь дочь Сяо-Чжан, и та прожива­ет вместе со внуками в США. Живя совершенно в одиноче­стве, не считая престарелую домработницу А-Бао, по тай­ваньским законам оставшаяся без пенсии, лишь с пособием за потерю кормильца, ничего не завещавшего ей, она не захотела больше видеть нико­го.

За последние годы случи­лось лишь одно исключение, одна радость. Несколько лет назад тайваньские кинематог­рафисты сделали фильм об этой удивительной судьбе,  любви, пронесенной через де­сятилетия. Фаина — Фан-Лян через «киношников»  передала Марии Семеновне, что   просмотр этого фильма явил­ся для нее самым счастливым событием, она вновь увидела Свердловск,  Уралмаш, своих   сверстниц. Она, даже собира­лась позвонить на Урал.      К сожалению, звонок не   состоялся, и, плача, Мария Семеновна переслала с оказией  ответ — не радостный, что и у нее давно умер Феденька, так    что она тоже вдова, умер и старший сынок... Татьяна Карелина настоятельно просила   тайваньских визитеров непременно сообщить дорогой Фаечке,  что уж если совсем не­вмоготу на чужбине, то она с распростертыми объятиями  примет ее на Уралмаше в своей двухкомнатной квартирке...

  «Одинокой березой в бамбу­ковой роще» назвала нашу    землячку со свойственной ки­тайцам цветистостью и алле­горичностью журналистка из   Тайбэя Ван Мэй-юй в только что выпущенной книге «Долгий путь на чужбине в призрачных отблесках славы»,    пока не переведенной у нас...

  В ней — чудесная судьба со всей ее трагичностью, порожденной уходящим в историю великим XX веком!

 Зайцев, В. Одинокая береза в бамбуковой роще / В.Зайцев // Уральский рабочий.- 1999.-11 марта.- С.8 

Агеев, С. «Так кто же он, Елизаров?»

 В начале прошлого года централь­ные газеты известили  о кончине 13 января в Тай­бэе главы тайваньской ад­министрации Цзян Цзиньго. Он носил титул «пре­зидента Китайской респуб­лики», являлся сыном и наследником (с 1975 г.). Чан Кайши. Того самого небезызвестного лидера Гоминьдана (националь­ной политической партии в Китае), который объя­вил правительство КНР незаконным и поставил цель отвоевать у Комму­нистической партии власть на материке. Еще при Чан Кайши его сын стал министром обороны и на­циональной безопасности и, видимо, вполне разделял взгляды отца на не­признание КНР.

Однако к концу жизни Цзян Цзиньго во взаимо­отношениях между Пекином и Тайбэем лед по­тихоньку начал трогать­ся. Незадолго до смерти 78 летнего Цзян Цзиньго на Тайване было отмене­но военное положение, легализованы оппозици­онные партии, предостав­лена «свобода маневра» печати, то есть появились признаки демократизации режима. «Он постепенно отказался от воинственных и нереалистических пла­нов по захвату континента. На их смену пришли три принципа объедине­ния: национализм, демократия и экономическое процветание» — так от­кликнулась на смерть Цзян Цзиньго газета «Из­вестия» 30 января 1988 г.

Не случайно ЦК КПК направил руководству Го­миньдана соболезнование в связи с кончиной этого политического деятеля, а Генеральный секретарь ЦК КПК Чжао Цзыян отметил в своем выступле­нии, что Цзян Цзиньго неизменно придерживался концепции одного Китая, выступал против попы­ток провозглашения «не­зависимости Тайваня» и приложил определенные усилия к смягчению отно­шений между двумя берегами Тайваньского про­лива.

В дни, когда стало изве­стно о кончине Цзян Цзи­ньго, вспомнили о нем и некоторые уралмашевцы. Да, да, в сложной и бога­той приключениями судьбе Цзян Цзиньго был и та­кой поворот, когда он ра­ботал на нашем предпри­ятии помощником началь­ника механического це­ха № 1 — нынешнего бло­ка цехов № 29, 30, 32 и 82, а затем — исполняю­щим обязанности редак­тора газеты «За тяжелое машиностроение». Прав­да, звали его в ту пору иначе — Николай Влади­мирович Елизаров. В це­хе он работал с 1 февра­ля 1933 года, а в редакции — с февраля 1934 и до января 1937 года. И если эти факты до недавнего времени были известны лишь немногим,   то виновата в этом только наша своеобразная психология, выработанная в известные годы, и которую можно выразить одной фразой: «Как бы чего не вышло!».

Однако история есть ис­тория, и хотим мы того или нет, но произвольно исключать из нее  имена только потому, что их носители нам, мягко говоря, несимпатичны, не сле­дует. Это, хотя и по дру­гим причинам, так же неправильно, как замалчи­вание в свое время имен жертв сталинских репрессий. Сказанное в полной мере относится к истории нашего завода, которая пока представляет нечто вроде толстого скучного рапорта об успехах тру­дового коллектива из пя­тилетки в пятилетку. Од­ного только там не хвата­ет— людей, которые мно­гое сделали для станов­ления и развития Уралмаша.

Не нашлось в ней места и Н. В. Елизарову (бу­дем называть его именно так), хотя в свое время он был довольно известен в коллективе и тоже внес определенный вклад в его первые достижения.

Впрочем,     обратимся к фактам. Для начала — к тем, что уже изложены в печати. «Кто он, Николай  Елизаров?» — под таким заголовком 12 октября 1988 г. вышла статья, на писанная заведующим партийным архивом Свердловского обкома КПСС С Алексеевым и журналистом В. Зайцевым. Изучив документы парткома Уралмашзавода за тридцатые годы, которые хранятся в ПАСО, они отметили, что фамилия «Елизаров» неред­ко мелькает при решении самых различных вопро­сов: обследование деятельности партгрупп, чтение лекций в общежитиях, проверка соцдоговоров и т. д. «В то время ни для кого не было секретом, что Н. Елизаров — китаец по происхождению. Выдава­ло и лицо, и акцент в разговоре, хотя он был еле заметен», — пишут авто­ры материала в «Уральском рабочем».

К этому можно добавить, что и в архиве Уралмашзавода сохранились кое-какие документы, свиде­тельствующие о работе Н. В. Елизарова. Вот, например, строки из его ха­рактеристики: «организа­тор   соцсоревнования мехцеха № 1, проделавший огромную работу на раз­вертывании конкретного соцсоревнования в самом крупном цехе завода». За это дело он был премирован часами.

Ветераны завода под­тверждают: ни для кого не была секретом национальность Н. В. Елизарова. Уралмашевцы знали в об­щих чертах его биографию: сын руководителя Гоминь­дана Чан Кайши (разни­ца в фамилиях отца и сы­на объясняется вариан­тами русского написания одного и того же китайско­го слова), с 1925 г. — член Китайского коммунисти­ческого союза молодежи и Гоминьдана. Учился в Советском Союзе в Комму­нистическом университе­те трудящихся Востока, за­тем — в военно-политиче­ской академии, год являл­ся, аспирантом междуна­родной ленинской школы. Советский гражданин с 1927 г. В тот же период произошла и смена фа­милии: люди, знавшие его лично, говорят, что Ели­заровым Цзян Цзиньго стал не случайно — не­которое время он жил в семье старшей сестры В. И. Ленина, которая после за­мужества носила фамилию Ульянова-Елизарова.

Затем Н. В. Елизаров «учился большевизму на практической работе» (под­линные слова из одного документа тридцатых го­дов): работал на станке, на заводе «Динамо», пол­года являлся председате­лем колхоза и, наконец, по его просьбе был напра­влен на Уралмаш.

Конечно же, многие уралмашевцы прекрасно знали биографию Н. В. Елизарова — ведь с 1933 года  он состоял на учете в пар­тийной организации завода как кандидат в чле­ны партии (в кандидаты его приняли в 1930 году   во время учебы в военно-по­литической академии им. Толмачева в Ленинграде), затем, в декабре 1936 года, его приняла в партию пер­вичная организация   типографии и редакции «ЗТМ». Елизаров ничего не скры­вал:

В первичную организа­цию ВКП(б) при типогра­фии Уралмашзавода.

От кандидата ВКП(б) Елизарова Н. В.

Номер кандидатской кар­точки 1117110.

Коммунистическая пар­тия большевиков забот­ливо и внимательно - воспи­тывала и выращивала ме­ня, она переделала и сде­лала меня настоящим и счастливым человеком. Настоящее счастье — это бороться за дело миллионов, настоящая свобода — это жить, бороться и мыслить передовой рево­люционной идеей Маркса— Ленина—Сталина. Мой отец Чан Кайши является из­менником и предателем великой китайской рево­люции и в настоящее вре­мя главой китайской чер­ной «реакции. С первого же момента его измены я вел борьбу против него. Про­шло 10 лет, проходя шко­лу большевизма, мое ком­мунистическое убеждение стало еще тверже, еще решительнее. Теперь моя дорога прямая и от­крытая. Путь комму­ниста — борца за дело рабочего класса. Буду точ­но выполнять программу и устав ВКП(б). Отдаю всю свою жизнь за дело Ленина—Сталина. Прошу перевести меня из канди­датов в члены ВКП(б).

Этот документ опубли­кован в    шестом номере журнала «Проблемы Даль­него Востока» за прошлый год. Там же приведено высказывание одного из тех людей, кто присутство­вал на' партийном собрании: «Елизаров — сын бывше­го, но понял нашу линию и пошел против отца. У наших рабочих хорошее мнение об Елизарове».

Тогда многие еще, на­верное, помнили слова 17-летнего Цзян Цзиньго, на­печатанные 21 апреля 1927 г. в газете «Правда». Это было его открытое письмо отцу:

«...Я сделал то, что ты говорил мне раньше. Я стал революционером!   И поэтому — я твой враг!».

И еще. Как не быть хо­рошему мнению о челове­ке,  который  тянул такой воз - ведь газета «За тяжелое машиностроение» в то время издавалась пять раз в неделю и на четырех полосах! А если учесть, что хотя в нашей стране Елизаров жил сравнительно недавно, но уже ус­пел достаточно хорошо усвоить язык, выработал профессиональные навы­ки политработника, становится совершенно понятным то уважение, которым он пользовался в коллективе. И, видимо, совсем не случайно среди тех, кто рекомендовал Н. В. Елизарова в партию, ока­зался Л. Л. Авербах — человек очень требовательный, может, даже крутой.

Чтобы дополнить эту публикацию свидетельствами очевидцев, авторы взялись за расспросы ве­теранов завода. Обычно в таких случаях бывает трудно узнать что-то новое — и память подводит, да и со временем знакомых то­го или иного человека ста­новится все сложнее отыс­кать. Здесь же все оказа­лось иначе. И это тоже о чем-то говорит, лишний раз, подтверждая слова людей, которые подчерки­вали открытый характер Н. В. Елизарова, его дружелюбие, гостеприимство. Самое  главное    — никто не сказал о нем ничего плохого.

Забегая вперед, стоит рассказать такую историю. Вскоре после разгрома японских захватчике уралмашевец     И.  П. Mалышев случайно встретился с Н. В Елизаровым Китае. Тот, судя по рассказам людей, которым покойный     И. П. Малышев поведал эту историю, очень тепло встретил гостя, которого знал раньше, расспрашивал его и о заводе   и   о своих знакомых. Но время тогда было такое , что на свои вопросы он, как правило, получал один ответ: «Не знаю, я давно в армии». И это была, су­дя по всему, последняя встреча Н. В. Елизарова со своими знакомыми по работе на Уралмашзаводе.

Среди многих друзей  Н. В. Елизарова на Уралмаше, пожалуй, одни из самых близких — супру­ги Аникеевы. Ныне по­койный Федор Павлович Аникеев познакомился с Николаем (в этой семье его до сих пор зовут именно так) еще в то время, ког­да, руководил в мехцехе № 1 комсомольско - молодежной бригадой по сбор­ке пушек Брозиуса — пер­вой продукции Уралмаша. Его жена, Мария Се­меновна, близко знала Анну — старшую сестру бу­дущей спутницы жизни Елизарова - Фаины Вахревой. Сестры жили без родителей, и Анна заменила Фаине мать. Фаина окончила ремесленное учи­лище, вступила в комсо­мол, работала токарем в мехцехе № 1.

Так уж получилось, что Федор Павлович Аникеев сыграл определенную роль в создании семьи Елизаро­вых. «Слушай, Федор, проводи-ка ты меня к станку Фаины. Мне неудобно — я все-таки начальство, а ты) — комсорг» — с та­кой просьбой иной раз об­ращался к бригадиру сборщиков еще холостой по­мощник начальника цеха  Н. В. Елизаров.

Судя по всему эти визиты продолжались не очень долго — в 1935 г. районный загс зарегистрировал создание еще одной уралмашевской семьи. Елизарову было тогда 25 лет. Вахревой — 19. В 1936 г. у них родился первенец — сын Эрик.

Мария Семеновна Аникеева и сейчас хранит фотографию молодой семьи Елизаровых, сделанную во время их свадебного путешествия к Черному мо­рю. С маленькой карточки счастливо улыбается бу­дущий «президент Тайва­ня». На обратной стороне снимка характерным для китайцев каллиграфиче­ским почерком сделана надпись: «На память до­рогим товарищам Анике­евым. Н. Елизаров».

Есть сведения, что отец Н. В. Елизарова был ве­сьма недоволен выбором сына и по возвращении его в Китай сватал ему новую жену. Но  с Фаиной Елизаров прожил всю свою жизнь.

Кстати,  кое-что по это­му поводу написал в своих  воспоминаниях: совет­ский   летчик доброволец II. Г. Козлов, воевавший с японцами в конце трид­цатых годов (эти воспоми­нания опубликованы в кни­ге «В небе Китая»): «В Наньчане жила семья Чан Кайши. Командующий национально - революционной армией гуанчжоуского пра­вительства     Чан Кайши в апреле 1927 г. произвел контрреволюционный переворот. Сын его в ту пору учился и работал в Советском Союзе. Он публично в печати осудил контрреволюционную деятельность отца и порвал с ним отношения.    Поверила его заявлению общественность, поверила    ему и русская девушка с Урала…

Сейчас она ждала киносеанса. Услышав русскую речь,  она   охотно вступила  в     разговор... Кто-то вспомнил уральские горы и сосны. По ее лицу про­жала    тень. Сорвалась фраза:

— Что вспоминать да­нное,     невозвратное! Ви­дите?   Двое  бегают. Куда теперь от них денешься?»

Говорят, она не раз пыталась  вернуться  на Ро­дину,  писала  об этом в своих  письмах сестре, но муж  всякий    раз ставил условие  —  один ребенок остается с ним   (в Китае Елизаровых родилась дочь). На это она не пошла.

Рассказывая о Н. В. Елизарове, не­льзя не отметить его дружбу с секретарем райкома ВКП(б) Л. Л. Авербахом и бывшим председателем ЦК РКСМ Е. В. Цетлиным, ко­торый работал в то время на Уралмаше заведующим бюро технического обслуживания. Это были очень эрудированные, интелли­гентные люди, в то время широко известные в стране, и их дружба с китай­ским коммунистом лишний раз свидетельствует об уважении, которым пользовал­ся сын Чан Кайши.

По свидетельству ветера­нов, Л. Л. Авербаха и Е. В. Цетлина часто можно было встретить на квартире Ели­заровых (в последние годы перед отъездом они жили в том доме по ул. Красных партизан, где сейчас расположена часовая мастер екая). Как-то раз все вместе — Елизаровы, Анике­евы, Авербах и Цетлин — встречали Новый год. Оче­видцы вспоминают, что од­нажды зимой, в день рож­дения Фаины, Л. Л. Авер­бах преподнес ей невидан­ный тогда подарок — ве­ликолепный букет роз. Еще говорят, что у Л. Л. Авер­баха и Н. В. Елизарова был обычай совершать вечерами совместные прогул­ки по лесу верхом на ло­шадях. Вероятно, не без влияния секретаря райко­ма, который был ответственным секретарем глав­ной редакции «Истории за­водов и фабрик», Елизаров взялся за написание истории Уралмашзавода — об этом также имеются свидетельства очевидцев. При­чем к его отъезду в Ки­тай он уже успел многое написать и подготовить к печати. Интересно, где они теперь, эти материалы?

Но эта дружба с Л. Л. Авербахом и Е. В. Цетлиным не могла не кончить­ся неприятностями для Н. В. Елизарова — его товарищи    были репрессированы в 1937 г. Причем Е. В. Цетлин, как выясни­лось не так давно, — как ближайший сподвижник Н. И. Бухарина. В «ЗТМ» уже цитировалось решение бюро райкома партии «О работе редакции газеты «За тяжелое машиностроение» от 5 января 1937 г., в соответствии с которым Н. В. Елизаров был отстра­нен от работы с явно наду­манными и очень тяжки­ми обвинениями. Он, дес­кать, не разоблачал мето­ды предательской контрреволюционной работы Е. В. Цетлина. Ни того, ни дру­гого не мог защитить уже и Л. Л. Авербах, которого к тому времени отстрани­ли от партийной работы, а затем — арестовали (Е. В. Цетлин и Л. Л. Авербах посмертно реабилитирова­ны после XX съезда КПСС).

Тогда, в начале 1937 г., Н. В. Елизарова не трону­ли, хотя на районной пар­тийной конференции 7—11 февраля 1937 г. особо бдительные делегаты ставили вопрос о его «связи с троцкистами». Н. В. Елизарова защитил секретарь Свердловского горкома партия М. В. Кузнецов: «Он учится у нас, он молодой в нашей партии... Мы его послали в такую организацию, где он под руководст­вом городского комитета партии, под руководством И. Д. Кабакова, под руководством городского Совета будет выправляться».

Так  Н. В. Елизаров попал на работу в Свердловский горсовет заместителем заведующего орготде­лом, где он работал до мая 1937 г., видимо, до ареста.

По всей вероятности, все время, пока Н. В. Елизаров учился и работал в нашей стране, Чан Кайши через китайское посольство ста­рался держать его в поле своего зрения. Очевидно, сведения об аресте сына дошли до него, потому что в посольство пришла теле грамма: «Пожалуйста, найдите моего сына и воз­вратите его». Посол тотчас же обратился к властям, и через несколько дней Н. В. Елизаров был найден. По­этому ему удалось, избежать лагерей, а то и расстрела.

Мария Семеновна Аникеева была среди тех, кто провожал супругов Елиза­ровых во время их отъезда в Китай: по дороге из Мос­квы они выходили из поез­да в Свердловске попрощатьея с друзьями.

«Вот, Николая посылают в Китай воздействовать на отца» — так примерно сказала тогда Фаина. Как известно, вышло все ина­че.

До 1945 г. Елизаров — Цзян Цзиньго возглавлял, административные органы провинции Цзянси, в 1945  — 1947 гг. — отдел иностранных связей военно-политической администрации Северо-Восточного Китая, руководил молодежным движением. С 19 августа 1948 г, назначен отцом верховным администратором проведения валютной реформы. А затем, когда гоминьдановцев вместе с семейством Чан  Kaйши  вышвырнули на Taйвань, стараниями отца  Цзян Цзиньго становится  шефом тайной полиции.

Главный редактор журнала «Проблемы Дальнего Востока» В. Б. Воронцов во время своей команди­ровки в США однажды смотрел выступление Цзян Цзиньго по американско­му телевидению. «Уж я -то знаю, что такое комму­низм!» — воскликнул он. С какой неприкрытой не­навистью говорил он о про­тивоположной социальной системе. Он как политик видел в трагедии культа личности не беду великих народов  — как в Совет­ском Союзе, так и в КНР, а их вину, за приверженность идеологическим принципам, которым сам поклонялся в молодости.

На этом, вообще-то, моле­но было бы поставить и точку. Но не хотелось бы, чтобы читатели решили, будто авторы разделяют целиком и полностью то мнение, которое иной раз высказывается в печати: дескать, обманщик он был, приспособленец. Не все здесь ладно. Нельзя все-таки сбрасывать со счетов ту атмосферу в нашей стра­не, в которой жил Елизаров. И в горячечном бредовом сне он, наверное, не мог представить, что итоги дискуссий о путях строи­тельства партии, государства, социализма будут под водиться .на судебных за­седаниях, когда нет даже права на защиту и права на правду. И не только у подсудимых, Это право отняли у самого общества, превратив его в толпу, обу­реваемую энтузиазмом без мысли — лишь с экстазом поклонения божеству.

Частичкой такой толпы был и сам Н. В. Елизаров — по крайней мере, до ареста своих друзей и до собственного ареста. Разве это не могло послужить основанием для его разрыва с коммунистическим движением?

Были ведь и другие при­меры того нее рода: ска­жем, Артур Кестлер, чей роман «Слепящая тьма» опубликован в прошлом году в журнале «Нева». Это произведение — итог глубочайшей духовной драмы, пережитой автором после того, как ему стало известно о сталинских по­литических процессах в Советском Союзе. А кто знает, что творилось в душе у Н. В. Елизарова?

У многих читателей, на­верное, возникнет вопрос: а стоило ли вообще просле­живать судьбу человека, бывшего члена ВКП(б), ставшего в расцвете своих сил ревностным защитником противоположных со­циалистической идеологии ценностей? Действительно, биография этого человека не украшает наше прош­лое, которое уважают мил­лионы людей не только в Советском Союзе. Но это суровая, правда. И с ней следует считаться, старать­ся по возможности рас крыть секреты перевоплощения иных пылких до поры до времени революционеров.

Ну а личность Н. В. Елизарова принадлежит истории — от этого никуда не денешься, независимо от воли сторонников или противников социализма.

С. Агеев, А. Иглин.

Агеев, С. Так кто же он, Елизаров? / С. Агеев, А. Иглин // За тяжелое машиностроение.- 1989.- №8-10